Иван Орленко - Крылатые торпедоносцы

Мы пробыли в полете около часа. Из столовой доносились голоса и звуки патефона – там еще танцевали, но я не стал заходить туда, чтобы не стеснять молодежь своим присутствием, и направился к себе.

Добрицкий еще не ложился. Он сидел за столом, обложившись книгами с точащими из них бумажными закладками и, как всегда что-то писал.

– А знаешь, – оторвался он от бумаг, видимо обрадовавшись появившейся возможности поделиться мыслями, – у ребят отличное настроение. Награды еще выше подняли у них боевой дух…

– Я думаю! Не каждый день у нас вешают Золотые звезды.

– Само собой. На награды живым у нас и так никогда не скупились – вон, все с орденами ходят.

Как я понял, огромное впечатление на него произвело посмертное награждение Ситякова и, особенно, Заварина.

– Лучше бы они были живыми…

– С тобой сегодня трудно говорить… Кто спорит, конечно! Но ты пойми психологию ребят. Поднимаясь в воздух, каждый из них подсознательно задумывается о том, что этот полет может быть последним. Ну, возможно, прямо вот так и не задумываются, но мыслишка такая нет-нет да и мелькнет… Разве не так? Скажи. Ты же сам только что оттуда…

– Бывает. Все мы люди, жить всем хочется. И все-таки всякий раз стараешься отогнать эту мыслишку, думаешь: нет, не сегодня, не сейчас… Сегодня пронесет…

– Вот-вот! Человек и живет потому что надеется. Но так или иначе, он понимает: на войне как на войне и, может быть, на том корабле, который он летит топить, лежит в боеукладке предназначенный ему снаряд. Смерть сама по себе страшна, особенно в двадцать с небольшим. Но страх наши ребята научились в себе подавлять. Им страшнее другое: погибнешь – и не останется ни могилы, ни надгробной пирамиды с твоим именем и красной звездой. Это тебе не в пехоте. У торпедоносцев нет могил, ты же знаешь. Уйти безвестно, кануть навсегда – вот что страшно.. А наградили посмертно – это и есть памятник. Памятник! Да еще какой!

– Пусть лучше они свои награды при жизни получают, – сказал я, подытоживая разговор. – Я готов представлять их к награждению хоть каждый день, было бы за что.

– О, теперь тебе часто придется представлять, – засмеялся Григорий Васильевич. – По-моему, ребята готовы творить чудеса.

Сомневаюсь, что нашего замполита прельщала слава провидца, но в данном случае он действительно оказался необычайно прозорливым. В последующие дни в боевой работе чувствовался особый подъем и не обошлось без чудес в прямом и переносном смысле этого слова. Вот одно из них.

Помните, среди летчиков, проявивших себя мастерами полетов на доразведку морских целей, я назвал и командира звена лейтенанта Григория Васильевича Позника? Так вот, 11-го марта, т.е. на пятый день после описанных торжеств в честь наших Героев, он возвращался с боевого задания. Поскольку летел в одиночку и опасался встречи с истребителем противника, то старался держаться в нижних слоях облачности, которая в тот день была довольно высокой. Пролетая над одним из «окон» в облаках, он взглянул вниз и неожиданно увидел слева и ниже себя вражеский транспортный самолет Ю-52. Враг летел так близко, так беспечно… «Атаковать и сбить!» – мелькнула дерзкая мысль, и у него даже взмокли ладони в предчувствии намечавшейся драчки. Он уже начал отдавать штурвал «от себя», намереваясь перевести «Бостон» в пологое пике, чтобы навалиться сверху, но тут в поле зрения попали два тонких силуэта «мессеров», шедших поодаль. Это уже меняло дело – теперь самому не попасть бы на мушку, и Позник, выровняв самолет, вновь нырнул в облака.

Однако смелая идея, родившаяся однажды, уже не покидала его. «Сбить, сбить! Другого такого случая не будет». Он довернул немного самолет, чтобы выглянуть в очередное «окно», и с радостью убедился, что «юнкерс» по-прежнему идет параллельным курсом. Надо было решаться.

– Командир, чего мы рыскаем? – обеспокоенно спросил штурман лейтенант В.Е. Михайлик, решивший, очевидно, что летчик потерял ориентировку. – Курс на аэродром… – он назвал цифры.

– Помню я, помню, – нетерпеливо ответил Позник. – Тут, понимаешь, «юнкерс» внизу…

Молочная пелена вновь разделила их, и Позник уже начал опасаться, что потеряет транспортник из виду. Но вот появился новый просвет, и Григорий облегченно вздохнул – немец шел прежним курсом. «Сейчас или никогда!» – подумал летчик и подал штурвал вперед. «Бостон» резко клюнул носом и послушно пошел полого вниз, набирая скорость. Позник держал прямо на «юнкерс» и, когда до него оставалось метров семьсот, ударил из всех шести курсовых крупнокалиберных пулеметов. Он видел, как огненные трассы, словно разъяренные осы, вонзились в грязно-зеленое тело транспортника в районе пилотской кабины, и тут же резко взял штурвал на себя, выходя из пикирования. Иначе недолго было и столкнуться. «Юнкерс» беспорядочно падал, а слева на фоне неба обозначились в крутом вираже крестообразные силуэты «мессершмиттов», разворачивавшихся для погони.

– Агафонов! Смотри сзади! – крикнул стрелку-радисту по переговорному устройству Позник и, дав максимальные обороты двигателям, с набором высоты ушел в спасительные облака. Он несколько раз менял курс и высоту, но вражеские истребители так и не появились. То ли они потеряли его в сплошном молоке, то ли вообще отказались от преследования.

На аэродроме экипажу сначала не поверили: «Вот заливают ребята!». Но когда увидели падающий «юнкерс» на снимках, которые каким-то чудом ухитрился сделать Михайлик, все сомнения отпали.

В боевом формуляре полка, где перечисляются результаты фронтовой деятельности торпедоносцев, есть такая протокольно-сухая запись: «Сбито самолетов – 1». Это и есть тот самый трофей лейтенанта Г.В. Позника. Не знаю, были ли еще в годы войны такие случаи, когда один тяжелый самолет сбивает, словно истребитель, другой.

А говорят, чудес не бывает!

Примерно в одно время с экипажем Виктора Носова, где-то в конце 1944 года, прибыл в полк выпускник авиационного училища младший лейтенант Валентин Полюшкин. В первом же контрольном полете с ним я убедился, что подготовлен он неплохо, во всяком случае, значительно лучше многих своих сверстников. Он уверенно пилотировал «Бостон», не терялся, когда я путем вводных усложнял ситуацию, хорошо отстрелялся на полигоне. Объяснялось все довольно просто: с юношеских лет мечтал он об авиации. Окончив в сорок первом среднюю школу в Егорьевске, под Москвой, поступил в аэроклуб. Заканчивал учебу уже во время войны, и, не достигнув восемнадцати лет, добровольно подал заявление с просьбой зачислить курсантом в военно-морское авиационное училище.

В юношеские годы все видится несколько иначе, чем в зрелые. Обстановка на фронтах вначале войны складывалась не в нашу пользу. Курсанты-комсомольцы, воспитанные в духе любви к Родине рвались в бой. Каждому казалось, что именно его личное присутствие на фронте может внести перелом. «Прошу отправить на фронт хотя бы рядовым». Такие рапорта ложились на стол начальника училища стопками. И всегда он накладывал короткую и жесткую резолюцию: «Отказать». Их убеждали: фронту нужны летчики – истребители, штурмовики, бомбардировщики… Много летчиков, А потому – учиться, учиться! Учебные программы не успевали за стремительным развитием авиационной техники и тактики боевого применения авиации. В пяти учебных заведениях пришлось курсанту Полюшкину овладевать летным мастерством прежде, чем он получил направление в наш 51 МТАП.