Елена Морозова - Робеспьер

Одним из первых шагов к искоренению новых политических противников стал запрет народных обществ, в том числе женских клубов и объединений. Коммуна поддержала удаление женщин со сцены революции. И когда к Шометту явилась депутация разгневанных женщин в красных колпаках, он их отправил домой, заявив, что Жанна д’Арк нужна была только при Карле VII. Республике требовались матери, дабы воспитывать добродетельных граждан.

4 сентября «бешеные» вновь напомнили о себе. В Париже вспыхнули волнения. «Здесь идет война богатых против бедных! Богатые хотят уничтожить нас, но мы должны опередить их! Сила в наших руках! — призывал Шометт.

Пусть революционная армия начнет реквизицию продовольствия, и пусть каждый полк везет за собой гильотину, дабы карать скупость и жадность, заговор и заговорщиков!»

5 сентября делегация Коммуны в сопровождении Шометта и Паша явилась в Конвент с требованием создания специальной революционной армии и применения суровых законов революционного времени. Иначе говоря, «поставить террор в порядок дня», сделать его руководством к действию. Робеспьер, исполнявший тогда обязанности председателя Конвента, в знак особого доверия пригласил делегацию присутствовать на заседании. В тот же день, выступая от монтаньяров, Бийо-Варенн потребовал ареста всех подозрительных. Депутатам же поступили петиции с требованиями безотлагательно осудить жирондистов и Марию Антуанетту и изгнать всех «бывших» со всех общественных должностей.

Требования санкюлотов поддержали якобинское большинство и значительная часть монтаньяров, и Робеспьер счел необходимым согласиться с ними. Он сам недавно осуждал революционный трибунал за «медлительность»: «Бесполезно собирать присяжных и судей, поскольку этому трибуналу подсудно преступление лишь одного рода — государственная измена, для которой есть одно наказание — смерть». «Дело не в том, чтобы судить, а чтобы разить», — подчеркнул он, выступая у якобинцев. В клубе, где его слушали как оракула, Неподкупный позволял себе более резкие суждения: «Мы издадим разумные и в то же время грозные законы, обеспечивающие народу средства к существованию. Они навсегда уничтожат скупщиков… предотвратят все заговоры, предательские козни, которые строят враги народа, чтобы из-за голода поднять его на восстание… Если богатые фермеры хотят быть пиявками народа, мы выдадим их самому народу. Если мы встретим слишком много препятствий для того, чтобы самим расправиться с изменниками, скупщиками, заговорщиками, мы скажем народу, чтобы он сам расправился с ними». Слова эти прозвучали как неприкрытая угроза — у всех была жива в памяти сентябрьская резня.

В течение сентября Комитету общественного спасения пришлось отражать атаки как депутатского «болота», так и части монтаньяров, категорически не согласных с требованиями крайних левых. Угроза народной расправы и включение в состав Комитета общественного спасения Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенна, близких к ультралевому Эберу, встревожила «болото». В комитет захотели снова избрать Дантона, но он решительно отказался. Не исключено, что он не видел возможности работать в тесном сотрудничестве с Робеспьером, который по своим человеческим качествам являлся полной его противоположностью. Одно дело — поддерживать комитет Робеспьера, а другое — постоянно выслушивать назидательные тирады «ходячего принципа».

Поступившие из Вандеи известия о поражении армии близкого к ультралевым Ронсена и об изменении ситуации в пользу мятежников дали повод «болотным жабам», как нередко за глаза называли якобинцы депутатов парламентской «равнины», обвинить Комитет общественного спасения в бездействии. Робеспьеру пришлось выступить с обширной речью об оппозиции комитету в Конвенте и напомнить, что «Конвент связан с Комитетом общественного спасения; ваша слава связана с успехом трудов тех, кого вы облекли доверием нации»; «Разве граждане, которых вы обрекли на выполнение самых тягостных функций, потеряли звание невозмутимых защитников свободы только потому, что они согласились нести это бремя?»; «Нас обвиняют в том, что мы ничего не делаем; но подумали ли вы о нашем положении? Нам приходится управлять одиннадцатью армиями, нести на себе бремя наступлений всей Европы, разоблачать повсюду предателей, эмиссаров, подкупленных золотом иностранных держав, следить за непокорными администраторами и карать их… бороться со всеми тиранами, устрашать всех заговорщиков… Думаете ли вы, что без единства, без секретных действий, без уверенности найти поддержку в Конвенте правительство сможет восторжествовать над столькими препятствиями и столькими врагами?»

В конце речи Неподкупный заявил, что «если правительство не пользуется безграничным доверием и не состоит из лиц, достойных этого доверия», то Комитет общественного спасения должен быть обновлен. Но ответственность за такое кардинальное решение никто взять на себя не захотел: слишком тяжелым было положение страны.

10 октября 1793 года Конвент по предложению Сен-Жюста принял декрет о «революционном порядке управления», согласно которому во Франции вплоть до заключения мира устанавливалось временное революционное правительство. История еще не знала подобной формы правления, «новой, как и сама революция, которая ее выдвинула». «Было бы бесполезно искать ее в трудах политических писателей, которые совсем не предвидели нашей революции, или в законах, с помощью которых управляют тираны. <���…> Цель конституционного правительства — сохранить республику, цель правительства революционного — создать ее», — с жаром убеждал Робеспьер с трибуны якобинцев. И он, и Сен-Жюст понимали, что основанием для создания революционного, не подчиняющегося конституционным законам правительства может быть только наличие врагов, которых надо уничтожать. «При конституционном режиме достаточно защищать личность от злоупотребления властей; при революционном режиме общественная власть сама вынуждена защищаться от нападок фракций». А еще Неподкупный считал, что революционное правительство может доверять только тем, у кого «руки чисты», ибо они одни могут избежать ловушек «модерантизма» и «избытка рвения»; по его мнению, именно такие люди находились в Комитете общественного спасения.

В осенние месяцы 1793 года интенсивно закладывался фундамент якобинской диктатуры. 17 сентября был принят «закон о подозрительных», согласно которому все лица, «своим поведением, речами или сочинениями проявившие себя как сторонники тирании», подлежали аресту. Кто-то тотчас вспомнил, что нечто подобное уже писал Демулен о заговорах: «Было бы недобросовестно требовать от нас фактов, доказывающих наличие заговора… Достаточно существенных признаков». В октябре 140 народных комиссаров отправились в армию и в департаменты, чтобы поддержать или наладить связь с Парижем и проследить за исполнением революционных законов. Имущество «подозрительных» конфисковывали в пользу государства. Упростили и ускорили судопроизводство революционного трибунала.