Елена Морозова - Робеспьер

Поначалу Робеспьер лишь присматривался к «дехристианизации» и «дехристианизаторам», вдохновителем которых выступал Эбер: с одной стороны, фарсовое карнавальное движение отвлекало бедноту от насущных нужд, с другой — породило множество недовольных, особенно в деревнях, а с третьей — ограбление церквей принесло более миллиарда франков в казну Республики. Активное участие эбертистов в антирелигиозном маскараде также не могло не беспокоить Неподкупного. Будучи деистом, Робеспьер испытывал насущную потребность в существовании божества, того, кто сможет отделить праведников от неправедных. Впрочем, деизм Робеспьера мог оказаться маской, надетой для народа… В речи от 21 ноября, посвященной атеизму и политике в вопросах религии, Неподкупный почти слово в слово процитировал нелюбимого им Вольтера: «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать». Для политика такая мысль вполне здравая. Тем более что, согласно Руссо, вера предписывала свято чтить законы, а значит, религиозный культ помогает управлять народом. 22 фримера (12 декабря) Робеспьер сказал у якобинцев, что «движение против культа может принести пользу, если оно созрело под влиянием времени и разума», подразумевая под культом католическую церковь, которая в революционном сознании связывалась со Старым порядком. Возможно, именно во время борьбы с «дехристианизаторами» замысел Робеспьера о введении совершенно нового культа, культа Верховного существа, «чей храм вселенная», стал обретать зримые контуры. Главным понтификом нового культа Неподкупный мог видеть только себя.

Но пока время для нового общества не пришло, ибо большинство населения не хотело отказываться от привычного католицизма, а меньшинство предавалось атеистической вакханалии. Тем не менее Робеспьер уверенно заявлял: «Атеизм аристократичен; идея „Верховного Существа“, охраняющего невинность и карающего преступление — это народная идея. Французский народ… не привязан ни к священнослужителям, ни к суеверию, ни к религиозным культам; он привязан лишь к самому культу, то есть к идее о существовании непостижимой силы, которой он любит отдавать почести». Согласно Неподкупному, эта сила являлась гарантом социального мира и способствовала утверждению гражданских добродетелей. Те же, кто с особым рвением выступал против религии, были, по мнению Робеспьера, замаскированными преступниками: «Мы покараем их, несмотря на их лицемерный патриотизм». Эти слова стали своеобразным предупреждением Эберу, стремительно возраставшая популярность которого не могла не беспокоить Робеспьера. Вдобавок Эбер стоял гораздо ближе к реальному народу, чем Робеспьер, имел тесные связи с Коммуной и с кордельерами, ставшими реальной силой: они заседали в революционном трибунале, в военных бюро, их поддерживали народные общества, они могли поднять народ, а новое восстание не входило в планы Робеспьера.

Почувствовав угрозу, и Эбер, и Шометт, один из главных «дехристианизаторов» Парижа, тотчас осудили собственные крайности. «Я не знаю лучшего якобинца, чем Иисус Христос. Он ненавидел богачей и облегчал страдания бедняков. Он основатель всех народных обществ», — заявил Эбер на страницах «Папаши Дюшена». Грубоватошутливые комплименты народу, щедро разбросанные по страницам «Папаши Дюшена», Коммуна, поддерживавшая Эбера и нередко выкупавшая за общественные деньги тиражи его агитки, чтобы бесплатно распространять их в армии, не давали Робеспьеру покоя; ему казалось, что эти люди умаляют его славу «непреклонного защитника санкюлотов». «По какому праву неизвестные прежде Революции люди пытаются, воспользовавшись событиями, найти способ узурпировать фальшивую популярность?» — возмущался он. Славу, которую он снискал за годы революции, он считал своим достоянием и был готов защищать ее не менее яростно, чем богач свои сокровища.

Множество санкюлотов поистине благоговели перед Робеспьером. Почитая своего кумира как святого, они изливали свои восторги в письмах и адресах. Послания поступали от народных обществ, от революционных комитетов и просто от граждан, соревновавшихся в витиеватых фразах и обращениях: «отец отечества», «отец патриотизма», «факел, столп, краеугольный камень здания Французской республики», «друг свободы», «непреклонный защитник прав народа», «добродетельный и честный республиканец, прочная опора и непоколебимый столп Французской республики единой и неделимой». Граждане делились с ним радостями: «Природа даровала мне сына, и я назвал его твоим именем. Пусть он будет столь же полезен и дорог отечеству, как ты!» Кто-то открывал ему свое сердце: «Кто знает? Быть может, я сообщу тебе то, чего ты еще не знаешь». Санкюлоты просили помощи: «Робеспьер, опора Республики, защитник патриотов, неподкупный гений, просвещенный монтаньяр, который все видит, все предвидит, все разоблачает, кого нельзя ни обмануть, ни соблазнить, к тебе, обладающему даром красноречия и истинному философу, обращаются двое, не имеющих твоего гения, но обладающих твоей душой». Бдительные граждане направляли Неподкупному доносы: «Почитатель талантов великодушного Робеспьера… чувствует себя обязанным, хотя и сохраняя анонимность, сообщить, что в народном обществе Тура… среди тех, кто, прячась под маской патриотизма… устраивает тайный заговор… есть некий Во де Лоне, недавно ставший членом Конвента…» А судья революционного трибунала Гарнье-Лоне сообщал, что на улице Комартен аристократы используют братские трапезы, чтобы подкупать патриотов: накрывают роскошный стол и заманивают за него санкюлотов, устраивая вдобавок еще и танцы под музыку. Письма, адреса и доносы приходили во множестве, погружая Неподкупного в атмосферу пустого славословия, деформируя окружающий его мир и позволяя упиваться поистине безграничной властью в государстве, во главе которого он фактически оказался. Поэтому, когда среди восторгов прозвучали дерзкие слова 22-летнего Леклерка о том, что «старые люди уже изношены» и «только молодые люди обладают той степенью страсти, которая необходима для осуществления революции», ничего, кроме приступа ненависти к «бешеным», у Робеспьера они вызвать не могли.

К концу осени среди якобинцев отчетливо сформировались две противоположные группировки: ультралевые (Шометт, Эбер, Ролсен, Каррье) и умеренные (Демулен, Фабр д’Эглантин, Лежандр, Дантон), ни одна из которых не была согласна с политикой, проводимой Робеспьером. Сторонники Жака Ру, арестованного во время сентябрьских беспорядков (10 февраля 1794 года Ру, чтобы не отправиться на гильотину, заколет себя кинжалом), присоединились к эбертистам, имевшим поддержку не только в массах, но и в самом Комитете общественного спасения: на их стороне активно выступали ультралевые якобинцы Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенн. Тайно подкапывался под Робеспьера и Комитет общественной безопасности, иначе говоря — полицейское управление, опутавшее Францию сетью своих шпионов. Некоторые агенты, как, например, Эрон, служили «и вашим и нашим», работали и на Комитет общественной безопасности, и на Робеспьера, который активно обзаводился своей личной агентурой. В Комитете общественного спасения также не было согласия: Бийо-Варенн и Колло д’Эрбуа симпатизировали эбертистам, Эро де Сешель — дантонистам (вместе с которыми он будет казнен). Депутаты, решавшие практические вопросы — Жанбон Сент-Андре, занимавшийся флотом, Приер (из Марны), пропадавший в командировках на фронтах, Ленде, отвечавший за снабжение продовольствием, Приер (из Кот-д’Ор), организатор технического снабжения армии, Карно, разрабатывавший военные операции, — без энтузиазма относились к постоянным поискам врагов и раскручиванию маховика террора. Барер, признанный докладчик комитета, речам которого официальный «Монитер» уделял больше колонок, чем речам Робеспьера и Дантона, Барер, прозванный Анакреонтом гильотины, подобно рыбе в воде ловко лавировал между партиями и группировками. Безоговорочно поддерживали Неподкупного только Сен-Жюст и Кутон. Но Сен-Жюст часто ездил с миссией на фронт, а Кутону здоровье не всегда позволяло присутствовать на заседаниях, и вокруг Робеспьера часто оказывалась пустота. Небезосновательно считая и правых («умеренных», «снисходительных»), и левых («ультралевых» якобинцев, эбертистов) одинаково себе враждебными, Неподкупный все чаще задумывался об их устранении.