Елена Морозова - Робеспьер

Тем временем Робеспьер готовился к своему триумфу — к празднику в честь Верховного существа. Придумать декорации к торжеству он поручил художнику Давиду, признанному мастеру оформления уличных зрелищ. По пышности своей процессии предстояло превзойти все прежние церемонии. По такому случаю Робеспьера вне очереди избрали председателем Конвента, нарочито подчеркнув его исключительную роль в создании нового культа. Сен-Жюст на торжество не остался. Он снова уехал в армию, а в памятной книжке записал: «Революция заледенела… остались лишь колпаки на головах интриги. Применение террора пресытило преступление, как крепкие ликеры пресыщают вкус. Несомненно, еще не время для добра».

8 июня (20 прериаля) погода выдалась чудесная. Казалось, никогда еще солнце не сияло так ослепительно, а небо не было таким ясным. Весь народ вышел на улицы; дети несли букеты цветов, женщины корзины с цветами, мужчины дубовые ветви — как и следовало на Троицу, которую в этот день отмечали по христианскому календарю. Город также украсился цветами и ветвями деревьев, в окнах развевались флаги, в саду Тюильри для депутатов соорудили специальный амфитеатр. Когда он весь заполнился, появился Робеспьер — в голубом фраке, в белом, расшитом серебром жилете, в черных шелковых панталонах и черных туфлях с золотыми пряжками; в руках он держал букет из цветов и колосьев. И хотя опоздал он всего на несколько минут, кто-то из депутатов заметил: «Он уже видит себя королем!» О королевских амбициях Неподкупного шептались все чаще, а многие даже утверждали, что он выжидает время, чтобы жениться на Мадам Руаяль, дочери Людовика XVI, поэтому ее до сих пор и не отправили на эшафот.

Напротив депутатских трибун высились колоссальные картонные чудовища: Атеизм, Эгоизм, Раздор и Честолюбие. По замыслу Давида, чудовища подлежали сожжению, дабы явить миру статую Мудрости. После краткой речи, славящей «творца природы, связавшего всех смертных громадною цепью счастья», Робеспьер поджег чудовищ. Увы, костер разгорелся больше, чем предполагалось, и лик Мудрости явился миру черным от копоти. Возможно, пока горели порочные страсти, у кого-то промелькнула надежда, что сейчас будет положен конец террору; копоть, осевшая на лике Мудрости, похоронила эти надежды. Несколько омраченный случившимся председатель Конвента в сопровождении народа направился к Марсову полю. Впереди него, с большим отрывом, двигались музыканты. Позади него, также с большим отрывом, шла колонна народных представителей в парадных костюмах, опоясанных трехцветными шарфами и в шляпах с трехцветными плюмажами. Робеспьер шел, окруженный пустотой: апофеоз одиночки. Когда процессия прибыла на место, Робеспьер воскликнул: «Пусть природа воспрянет в полном своем блеске, а мудрость во всей своей власти! Верховное существо не исчезло».

Весь день 20 прериаля Робеспьер произносил красивые слова, принимал величественные позы и, возможно, сам того не желая, убеждал народ в том, что тот видит перед собой то ли нового диктатора, то ли нового главу религиозного культа. Тем не менее день, начавшийся для него столь прекрасно, завершился отвратительно. С одной стороны, мечта его сбылась: следуя заветам Руссо, он основал благодетельный культ, и теперь никто не посмеет обвинить правительство в потакании атеизму. С другой стороны, на обратном пути до него постоянно долетали обрывки насмешливых реплик депутатов; к насмешкам примешивались угрозы: «Ему мало быть повелителем, он хочет быть Богом! Но Бруты еще не перевелись!» Кинжал Брута его не пугал, во всяком случае, он все чаще и чаще напоминал с трибуны Конвента об ожидавшей его смерти и постоянно примеривал на себя одежды преследуемой жертвы. Но насмешек он терпеть не мог: уязвленное самолюбие отдавалось болью во всем теле. «Вам уже недолго осталось меня видеть», — сказал он семье Дюпле, встретившей его на пороге дома. То ли это был фатальный зов смерти, то ли он чувствовал, что здоровье его бесповоротно подорвано. А может, эти слова лишь приписали Робеспьеру. Во время праздника Давид набросал портрет Неподкупного, на котором тот, по словам Мишле, выглядел ужасающе: его лицо, иссушенное страстями, напоминало морду утопшей кошки, воскрешенной действием гальванова электричества. Однако, как подчеркнул историк, оно внушало лишь жалость, смешанную со страхом.

Через два дня, словно в отместку за насмешки 8 июня, был принят горестно знаменитый закон 22 прериаля (10 июня), фактически упразднявший судебную процедуру и устанавливавший смертную казнь по всем делам, подлежавшим ведению революционного трибунала. Террор становился повседневным будничным кошмаром. Жертв осуждали уже не по отдельности, а группами — для скорости; постановление и приговор также были общими. Закон, подготовленный Робеспьером, внес в Конвент Кутон. Неподкупный хотел, чтобы это сделал блистательный Сен-Жюст, чье появление на трибуне сравнивали с явлением ангела смерти с мечом в руках, но Сен-Жюст ради этого приехать отказался и прибыл в Париж только 25 прериаля. Пришлось доверить доклад Кутону, о котором одни современники говорили, что за свое увечье он исполнен злобы на все человечество, а другие, напротив, утверждали, что среди нового триумвирата он самый кроткий и незлобивый. Примечательно, что проект закона ни с кем не был согласован и стал откровением как для Конвента, так и для обоих комитетов. Возможно, поэтому Робеспьер испугался самостоятельно обнародовать его. Однако его популярность, возросшая после введения культа Верховного существа, или, как писал А. Олар, «подобострастное сочувствие к его особе» пока делала его недоступным для нападок со стороны других избранников народа.

Предложенный Кутоном декрет, по сути, уничтожал самое понятие правосудия. «Для осуждения врагов народа» доказательства могли быть как «материальные, так и моральные», как «устные, так и письменные», дабы их мог оценить «справедливый и здравый ум», а критерием для вынесения приговора становилась «совесть судей», вдохновленных «любовью к отечеству». Понятие «враги народа» трактовалось чрезвычайно широко. Врагами признавались не только роялисты, изменники и шпионы, врагами становились те, «кто стремится уничтожить общественную свободу, будь то силой или хитростью… те, кто будет стараться ввести общественное мнение в заблуждение, препятствовать просвещению народа, портить нравы, развращать общественное мнение». Расплывчатые формулировки позволяли отправить на гильотину любого, тем более что в свидетелях и защитниках заговорщикам было отказано. Все предыдущие законы, не соответствовавшие настоящему декрету, отменялись, ибо речь шла не о «наказании», а об «истреблении» врагов.