Абдуррахман аль-Джабарти - Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий. [Полная версия в 3-х томах.]

Никогда еще на жителей Каира не обрушивались такие страшные бедствия. Никогда не случалось ничего, даже отдаленно напоминавшего все это. Праздник жертвоприношения прошел, но никто не обратил на это внимания и никто не отмечал его, так как все были поглощены обрушившимся на них несчастьем и теми унижениями, которые они терпели и которые [290] невозможно описать. Эти бедствия затрагивали всех жителей, независимо от того, были ли они богаты или бедны.

Жители, занимавшиеся ремеслом или принадлежавшие к какой-либо корпорации, должны были платить контрибуцию как члены цеха, а если они занимались двумя ремеслами, то в качестве членов двух цехов. Кроме того, они должны были уплатить контрибуцию, наложенную на их дома, в размере, равном полному годовому налогу. В результате этого каждый житель должен был платить контрибуцию по двум-трем реестрам одновременно. Люди не имели денег, и каждый нуждался в ссуде, но невозможно было найти заимодавца, который бы дал необходимую сумму, так как все были заняты своими собственными делами и несчастьями. Жители вынуждены были продавать свое имущество, но не могли найти покупателей, а если они приносили это имущество вместо платы, французы отказывались его принимать. Жители изнемогли и жаждали смерти, но не находили ее. В тех случаях, когда им удавалось упросить принять у них драгоценности и серебряные изделия, они приносили все, что у них было, и отдавали все это за бесценок. Что же касается домашней обстановки, утвари, медных изделий и одежды, то это принимать никто не соглашался.

Французы приказали собрать всех мулов. Они запретили мусульманам ездить на них. Исключение было сделано для пятерых мусульман: аш-Шаркави, ал-Махди, ал-Файйуми, ал-Амира и Ибн Мухаррама. Не запрещалось это христианам — переводчикам и прочим.

Притеснения при сборе контрибуции все усиливались. Рассылались специально назначенные люди и солдаты, которые вызывали жителей, нападали на дома, хватали жителей, невзирая на их общественное положение, — даже женщин, оскорбляли их, арестовывали и избивали. Если им не удавалось найти владельца дома вследствие его отъезда или бегства, они арестовывали его родственников или жен и забирали находившееся в доме имущество. Если же они не находили там ничего, они накладывали причитающуюся с него контрибуцию на других членов его цеха или корпорации. [291]

Христиане — копты и сирийцы оскорбляли мусульман, ругали их, били и забирали у них все, что хотели. Они выказывали всю свою ненависть к ним, не оставляя никакой возможности для примирения. Они кричали о гибели ислама и о конце могущества сторонников единобожия.

Писцы, инженеры и строители обходили улицы города и регистрировали размер арендной платы за жилые дома, недвижимость, торговые дворы и бани, записывали имена их владельцев и стоимость их имущества.

Жители покидали город и убегали в деревни и провинции. Среди тех, кто покинул Каир, был наш друг, образованный человек и выдающийся ученый, шейх Хасан 439, о котором мы уже говорили выше. Он уехал в Верхний Египет, обосновался в Асйуте и прожил там около восемнадцати месяцев. Он часто писал мне письма и выражал в них страстное желание возвратиться в Каир. Вот одно из его посланий, написанное в ответ на мое письмо:

"По милости всевышнего я получил твое письмо. Его прибытие остудило пламя, пылающее в моей душе. В нем красноречиво сказано, что милость свою бог оказывает кому хочет. Это письмо подобно прекрасному одеянию, подобно саду, украшенному цветами. Оно написано с удивительным красноречием и искусством и свидетельствует о большом таланте и умении так выражать свои мысли, чтобы слова послушно и последовательно располагались друг за другом.

В каждой строчке этого письма воплотилась мечта, а каждое его слово подобно жемчужине ожерелья.

Воистину это письмо, вобравшее в себя все достоинства речи, пробудило все то, что было скрыто в моем сердце. Оно, подобно высекающему искры огниву, разожгло в моей душе огонь страсти. Долго и страстно жаждал я узнать новости и с нетерпении ожидал известий о положении дел. Наконец прибыло такое письмо, о господин мой, исцеляющее недуги воспоминаний и удовлетворяющее страстное желание и размышление. Пыл его выражений проникал в тоскующее сердце, будто влюбленный встретился со своей возлюбленной. Какое замечательное письмо! [292]

Оно сообщало мне о прекрасных друзьях, и сердце, обращаясь к письму с любовью, сказало ему, что оно — сказания Ну'мана 440.

"Расскажи о Неджде и о том, кто там проживает" (Иносказательное выражение, означающее: "Расскажи о земле обетованной (Каире) и о жителях ее"), /110/ о делах, о которых я давно ничего не знаю. Прошло уже много времени, и они превратились в предания далекого прошлого. Я не хотел бы дожить до того, чтобы судьба странника играла со мной, как с мячом на площади города. Я испытывал сильное горе, покидая Каир, и с того момента мои цветущие дни отошли в прошлое. Горести изгнания и обстоятельства моего отъезда, составившие часть моих мучений, принудили меня, изменив привычный образ жизни, выдавать себя за другого и скрывать свое прошлое.

"Сегодня я бедный шейх в маленькой мечети, завтра я писарь у двери правителя".

Я стараюсь жить в согласии с друзьями и не усложнять свою жизнь раздорами.

В тех случаях, когда я вижу дружелюбно относящегося ко мне человека, — я радуюсь, а если я вижу человека, настроенного ко мне враждебно, — я огорчаюсь.

Все это заполняет мое время, укрепляет связывающие меня с жизнью нити и спасает их от разрыва. Я стараюсь перенять характер тех людей нашего времени, которые достигли наибольших высот и которые сумели перенести и хорошее и дурное, пока зеркало их ума не отразило вещи в их действительном зиде и пока им не стала ясна их сущность без всяких прикрас. Ведь известно, что вода равно хорошо смешивается с молоком и с вином, а также что водою можно захлебнуться, а можно испить ее с радостью: "Если я осведомлен в некоторых вопросах, то в других лучше оставаться невеждой…"

Сильная тоска, которую вызвало у меня твое письмо, чуть не унесла меня к тебе, подобно крыльям. Я готов был броситься в море, чтобы либо доплыть к тебе, либо погибнуть. [293] Главное, что заставляет меня стремиться поскорее приехать, — это желание увидеть твое лицо, своим сиянием не уступающее звездам, встретить друзей, открывающих врата радости, и почуять аромат садов, которые после нашего отъезда увяли. Приняв решение, я стал готовиться к отъезду, но в пути возникли затруднения и появились неожиданные препятствия. Не может быть греха в том, что предопределено богом-заступником. Препятствия возникли из-за карантина, установленного и на суше и на море для того, чтобы помешать распространению чумы, эпидемия которой вспыхнула у нас в соответствии с предсказанием Корана в сурах ал-Иншикак и ал-Фаджр (Ал-Иншикак (Раскалывание) и ал-Фаджр (Заря) — названия LXXXIV и LXXXIX сур Корана) и в связи с появлением этой болезни во всех районах Каира и в его окрестностях. Но все это ничто в сравнении с тем, что произошло раньше и от чего способно разорваться сердце, с тем, что было причиной моей разлуки с родиной и моего расставания с родными. И тогда я убедился в том, что нет избавления от этого несчастья и что тут ничего нельзя сделать. Мусульманин не может быть укушен два раза из одной норы. Умный человек не вернется в то место, где его настигла беда, и вот из жалости к себе, боясь попасть в опасное положение и пережить новые неприятности, я раздумал ехать. Я сказал себе в ответ на появившуюся у меня мысль об отъезде, подкрепленную чтением твоего письма и вызванную очарованием твоих слов: