Александр Генрици - Холера в России. Воспоминания очевидца

Лечение тогда состояло во внутреннем употреблении противопоносных средств, по преимуществу опия с разными возбуждающими и эфирными веществами; в теплых ваннах с горчицею 6; в растирании тела, и особенно конечностей, суконками, напитанными разными раздражающими веществами: скипидаром, аммиачным спиртом и настойкою волчьего лыка, как для восстановления температуры тела, так и с целью успокоить корчевые движения, и, наконец, еще в приставлении горчичников на живот и на икры – в качестве отвлекающих 7.

Холерное отделение помещалось в одной из половин каменного здания и начиналось тотчас у входных дверей, занимало ряд палат, сообщающихся с общим длинным наружным коридором, который заканчивался глухою стеною, у которой был устроен ретирадник. Ряд больничных палат заканчивался пустою комнатою, не занятою потому, что одна ее стена была наружная, а другая отделяла комнату от ретирадника, вследствие чего она была холодная, сырая и по временам имела дурной воздух. Несмотря на это, мне пришлось вскоре после приезда занять эту комнату под свою постоянную квартиру. Под мою постель была взята пустая кровать из холерного отделения, и если сказать правду, то в моей квартире подчас невыносимо попахивало загнившим ретирадником, в котором воздух до того бывал острый, что вошедшему не только бил в нос, но и раздражал глаза. Следовательно, нет сомнения, что гниение в нем поддерживалось беспрерывно и с давних пор. Туда же выносились и все испражнения из холодного отделения. Этот же ретирадник служил для прислуги любимым местом для курения трубок и подчас для беседы. Ту же палатную прислугу я зачастую, особенно ночью, заставал на опустевших больничных койках, – и, несмотря на такое небрежное содержание ретирадника и тесное сближение всего служащего персонала с холерным контингентом, я не помню, чтобы хоть один врач, фельдшер либо служитель холерного отделения захворал холерою во всю эпидемию 8. Этими фактами столько же подтверждается то Кохово мнение, что преобладанием гнилостных бактерий уничтожается всякое развитие холерных бацилл, сколько опровергается возможность заражения холерою через соприкосновение с больными.

Чтобы не разойтись с правдою, я должен сказать, что в конце октября я однажды возвратился из-за реки Булак с практики с расстройством желудка в госпиталь, в свою комнату. Это обстоятельство подняло на ноги всех служивших в отделении. Фельдшера с усердием проделали на мне все приемы, к которым я их приучил в уходе за холерными. После троекратного стула я ослабел; почему был уложен в постель, живот и спину обложили мне горчичниками, заставили проглотить 20-гранный 9порошок каломели 10, напоили через силу крепким мятным чаем и закутали в шерстяные одеяла, под которыми я скоро заснул. На другое утро я проснулся в поту, здоровым, хотя более недели корчился от последствия горчичников, которые сняли утром, не желая меня будить, и еще от того простого убеждения, что «в холере горчичник кожи не портит» 11.

Надо заметить, что, посещая больных за рекой Булак, я все старался сокращать свои визиты по той причине, что, пребывая в этой местности, я всегда ощущал сильные урчания и переливания в животе. В день же моего заболевания, по причине большего числа пациентов, я пробыл там более шести часов; и не остерегся выпить сырой воды. Упоминаю об этом случае как о явно нехолерном. Положение мое тогда было такое, что, не имея своего хозяйства, я везде ел и пил все, что мне предлагали; к тому же, при беспрерывных трудах, мало приходилось спать, и то в сырой комнате. При такой беспорядочной жизни и без холеры нелегко было жить.

При этом я должен рассказать о тех результатах паники перед холерою, которых я был свидетелем. Мой товарищ по службе, доктор Т., никогда не посещавший холерного отделения, все время эпидемии особенно любил развивать ту идею, что холера более всего поражает малокровных людей 12. Так оно, действительно, и случалось в его городской практике – в среднем сословии и между богатыми татарами. Но никто не мог думать, что эта идея сделалась любимою его темою только потому, что он себя считал образцом малокровия и потому неизбежною жертвою настоящей эпидемии. В ноябре, когда эпидемия стала уже слабее, вдруг разнесся слух, что Т. захворал холерою. Оказалось, что он принимал много предохранительных эссенций и получил желудочно-кишечный катар с фекальными, впрочем, испражнениями, вздутием живота, отрыжками и небольшой реакцией. Но не легко его было лечить потому, что как врача и мнительного человека трудно было убедить в правде. Затем он вскоре перестал есть и потерял сон. Так, я его застал однажды ночью в тоске, слоняющимся из одной комнаты в другую. Встретившись с ним у порога, я не вынес кислой его физиономии и разразился смехом, оправдываясь тем, что, протягивая мне руку, он показался мне более похожим на нищего, вымаливающего Христа ради хлеба, чем больным. Этого было довольно, чтобы Т. привести к сознанию, что ему не спится от голода. Накормив его и напоив мятным чаем, я для памяти налепил ему слабый горчичник и, уложив спать, сам пристроился поблизости. Утром я его оставил спящим, и с тех пор, хотя не тотчас, наступило выздоровление. Найдено было верное средство к исцелению – насмешка 13.

Другой подобный случай был с весьма богатым купцом, Ж-м. Опасаясь заразиться, он не оставлял своей комнаты, где с жадностью собирал все сведения о холере и ограничивался постною пищею, от которой отощал и ею расстроил желудок. По его убеждению, это была холера, от которой он принимал различные хваленые средства, еще более усиливая диету, – и как человек пожилой, быстро теряя силы, скоро умер.

Еще один образец гибельного влияния страха я видел на одном унтер-офицере Казанского гарнизона, уже выздоравливающем от холеры, но не получившем от меня позволения вставать с койки. На следующее утро я с ним обменялся двумя-тремя словами, а при одной из вечерних визитаций, не затрагивая его, прошел далее к тяжкому больному. На другой день я узнал о смерти этого унтер-офицера. Причем фельдшер передал мне, что после моей визитации больной не принял от него мятного чаю, объяснив, что ни к чему пить чай, так как он знает, что умрет, потому и доктор его, как безнадежного, пропустил и в последний раз хмуро как-то на него посмотрел, что означает: «все пропало!». Никакие убеждения не могли его успокоить. Меня же дома не было, так как я в это время ночевал у Т-на; я тогда вспомнил следующее. Когда в последнюю визитацию я остановился у этого унтер-офицера, лежавшего в шаге у окна, то из последнего лучи заходящего солнца до того ярко засверкали, что глазам моим стало больно. Поэтому я, схватившись рукою за лоб, отскочил. Это мое движение было понято больным за отчаяние лечащего врача. Из этого одного случая ясно вытекает, что, хотя холерные больные не бредят подобно лихорадочным, но зато, при крайнем истощении и угнетении их нервной системы, угнетающие страсти, обида, оскорбления, мнительность, страх и ревность имеют для них роковое и гибельное значение, чему примеров я видел много 14. Так, в 1870 г. я лечил вблизи Одессы одну полковницу от адинамической холеры. На третий день после приступа она уже ходила и чувствовала себя хорошо, но я обязался посещать ее до полного укрепления в силах. На пятый день я ее застал здоровою – и только анемичной. Но в это время у ней подвернулся повод приревновать к кому-то своего мужа. Когда я с нею прощался, то она просила меня более не приезжать, так как она ясно поняла, что в своей семье более никому не нужна. После этого она вскоре впала в полуобморочное состояние и ночью сошла в могилу без рецидива холерных явлений.