Василий Цветков - Белое дело в России, 1917–1919 гг.

Достаточно специфичной стала попытка создания еще одной автономной единицы в составе будущего Российского государства – Союза мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири. Еще 22 июля 1917 г. в Казани состоялся съезд мусульманского духовенства, военнослужащих и было принято решение о создании культурно-национальной автономии Мусульман. Вторым всемусульманским съездом в Уфе (20 ноября 1917 г.) данная автономия была подтверждена. Был образован Парламент (Миллят-Меджлиси), утвердивший специальное Положение о «Национальной автономии мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири». «Автономия» представлялась в форме создания «добровольного личного союза (-нации), обладающей в отношении своих членов принудительной властью». Показательно, что в Положении декларировалось создание Союза мусульман как «субъекта прав публичных и частных», но не с территориальной, а только с этно-конфессиональной спецификой (своего рода «государства в государстве»). Этот принцип автономии получил наименование «национально-персональной». Признавалось, что «членами Союза могут состоять мусульмане тюрко-татары обоего пола Внутренней России и Сибири вне зависимости от территории, ими занимаемой». Утверждались нормы «религиозной и национальной автономии», осуществление которых должно было проводиться посредством «публично-правовых» «органов религиозного и национального самоуправления». Автономия касалась «сферы дел религиозных, культурно-национальных, общественного призрения и налогового национального обложения». Язык «мусульман тюрко-татар» признавался равноправным с русским, специальный налог «для осуществления религиозных и национальных нужд» определялся «пропорционально численности тюрко-татарской нации» и вычитался из «общегосударственных, областных, краевых, земских и городских средств».

Своеобразно решался вопрос о представительстве в структурах местного самоуправления. Так как «тюрко-татарская нация, как союз государственный и правовой, имеет право в государственном управлении», то в зависимости от численности местного тюрко-татарского населения предполагалось их участие по следующей пропорции: в местностях с преобладанием тюрко-татар (свыше 50 % населения) их представители возглавляли местное самоуправление; в местностях с меньшей численностью (менее 50 % населения) «хотя бы один член тюрко-татарской нации» входил в состав управленческих структур. Национальное представительство обеспечивалось и на уровне центральной власти и гарантировалось тем, что «в состав центральной правительственной власти должно входить по одному лицу тюрко-татарской нации, облеченному правами министра для непосредственных сношений нации с государством». «Представители тюрко-татар» вводились также в состав мировых съездов, окружных судов и судебных палат для «участия в разбирательстве дел, стороной которых являются члены тюрко-татарской нации».

Высшим учредительно-санкционирующим, а также и законодательным органом признавалось Национальное Собрание (Миллят-Меджлиси). Его избрание (по одному депутату на каждые 50 тысяч населения) проводилось на основании «прямого, равного и тайного избирательного права». В выборах участвовал «каждый член тюрко-татарской нации без различия пола, достигший 20 лет». Собрание работало в течение трех лет и рассматривало все законодательные акты, выносимые на его обсуждение «каждой тысячью правомочных членов нации». Исполнительная власть осуществлялась Национальным управлением, состоявшим только из трех ведомств, соответствующих трем основным направлениям автономии тюрко-татар (духовного, просвещения и финансов). Духовное ведомство возглавлял муфтий (его члены – кадии). Его задачами были, в частности, «издание фетва, рассмотрение и решение вопросов веры и богослужения… общий надзор за постановкой преподавания вероучения во всех учебных заведениях, цензура Корана и Афтиак, управление духовными школами». Финансовое ведомство отвечало за сбор «национального налога». Вводились и собственные судебные структуры, связанные с осуществлением права шариата.

Местные учреждения были представлены окружными меджлисами, также избираемыми по «четыреххвостке», окружными Национальными управлениями, сельскими Меджлисами и сельскими Национальными управлениями, осуществлявшими функции, аналогичные вышестоящим структурам. Первым председателем Национального Управления стал известный общественный деятель, бывший член Государственной Думы, член ЦК партии Иттифак-аль-Муслимин С. Н. Максудов. Главой духовного отдела стал казанский мулла Г. Галеев.

Автономия тюрко-татар была признана Комучем и Временным Сибирским правительством. Представители автономии участвовали в работе Уфимского Государственного Совещания. Комучем в сентябре 1918 г. было принято обращение «К тюрко-татарскому народу Государства Российского», фактически признавшее принятое в 1917 г. положение о «Национальной автономии». Считалось возможным предоставить тюрко-татарам право пользоваться «родным языком в местном управлении, самоуправлении и суде, свободно открывать всевозможные школы и строить свою религиозную жизнь». Допускалась возможность создания «органов национального самоуправления, обладающих принудительной публичной властью, правом устанавливать и взимать особые национальные налоги и самостоятельно ведать дела общественного призрения, народного просвещения и культурно-экономические». Своеобразной столицей экстерриториального государства стала Уфа.

Однако Российское правительство в конце 1918–1919 г. невысоко оценивало перспективы создания «национально-персональной автономии», фактически игнорировало его. В ведомственном отношении данные проблемы решались по линии туземного отдела МВД. 21 марта новый председатель Центрального Национального управления И. А. Ахтямов и член Духовного ведомства кадий С. М. Урманов составили докладную записку в МВД, где указывали на необходимость «внести ясность» в отношения правительства Колчака к «органам культурно-национальной автономии». Для этого предлагалось сделать «принципиальное признание культурно-национальной автономии со стороны правительства». По мнению авторов записки, это обеспечило бы «доверие тюрко-татарского населения, отвоевываемых от советской власти местностей, к власти и будет служить для наиболее сознательных и активных представителей этого населения побудительным мотивом к участию в деле созидания государственности». Отмечалась также возможность поддержки со стороны башкир, которые, как не в меру оптимистично считали авторы записки, были «благорасположенные и даже подчиняющиеся в духовно-религиозных делах велениям органов нашей автономии». Во внешнеполитическом контексте считалось, что признание автономии «даст возможность послать официальных представителей на мирную конференцию, а участникам последней – получить правильное представление о наших нуждах и чаяниях». В марте – апреле 1919 г. в поддержку ходатайства руководителей автономии о «принципиальном признании культурно-национальной автономии» выступили представители совещаний из Петропавловска, Екатеринбурга, Челябинска, Новониколаевска, Красноярска (19).