Дмитрий Бовыкин - Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Таким образом, и в отношении католической религии позиция Людовика XVIII и его окружения отнюдь не была жёсткой и ретроградной. Фактически чётко постулировалось только одно — возвращение католицизму статуса государственной религии {2588} 2588 И здесь Людовик XVIII был не одинок: аналогичного мнения придерживались авторы большинства проектов, а если и раздавались голоса в пользу свободы вероисповедания (см., например, относящуюся к середине 1797 г. анонимную записку, посвященную планировавшемуся возвращению короля во Францию: МАЕ. 617. 1797–1805. F. 67), то их было не так много. . В остальном же, хотя здесь поле для манёвра и было значительно уже, чем в других областях, постоянно демонстрировалось стремление к компромиссу Выступая за возвращение должностей тем кюре и епископам, которые занимали их в 1789 г., предполагали разумным созыв церковного собора для того, чтобы духовенство само могло решить накопившиеся за годы революции проблемы. Осознавая, что содержание священнослужителей будет нелёгким бременем для государственного бюджета, тем не менее не настаивали однозначно на восстановлении десятины. Будучи осведомленными, что многие считают виновниками революции и падения монархии протестантов и в принципе всех не католиков, провозглашали, что защита короля в равной мере распространяется на всех подданных. Отдавая себе отчет в том, что Старый порядок безвозвратно ушел в прошлое, не только не поддерживал идею о возвращении духовенству налогового иммунитета и контроля за идейной жизнью общества, но и выказывал стремление рассмотреть, не требуют ли реформы иные аспекты жизни галликанской церкви, которые к концу XVIII в. сохранялись лишь в силу традиции.

Но, как известно, все эти планы так и остались на бумаге: Людовик XVIII вернулся в свою страну лишь через пятнадцать лет, а взаимоотношения между государством и католической религией были урегулированы в сентябре 1801 г. отнюдь не королевскими декларациями, а конкордатом, заключенным между папой римским и первым консулом Наполеоном Бонапартом.

Борьба Людовика XVIII и его окружения за восстановление монархии велась не только в теоретическом и практическом, но и в символическом поле. Задача эта была тем более сложной, что с точки зрения потестарной имагологии {2589} 2589 Как отмечает М. А. Бойцов, приложивший немало сил для популяризации этого направления исследований, потестарная имагология ориентирована на «образы, возникающие, распространяющиеся, трансформирующиеся и исчезающие в ходе символического взаимодействия (или, если угодно, символической коммуникации) между правителями и их подданными». — Бойцов МЛ. Величие и смирение. Очерки политического символизма в средневековой Европе. М., 2009. С. 14–15. XVIII век во многом оказался переломным. Вся полифония политического символизма как способа коммуникации между властью и подданными в полной мере сохраняла практически средневековую изощрённость и немалое разнообразие. Статуи, картины, памятники, торжества, хвалебные речи, листовки и плакаты — всё это отражало сложную систему образов и аллегорий, и Французская революция в этом плане мало что изменила. Вместе с тем рождение общественного мнения и увеличение его влияния поставили перед государями, министрами, представительными органами относительно новую задачу обеспечить его целенаправленное формирование, а рост грамотности населения и развитие книгопечатания предоставили им для этого новые, немыслимые в Средние века и даже в раннее Новое время инструменты.

Физически информация не стала распространяться быстрее {2590} 2590 Как доказывает Ф. Бродель, скорость передвижения (а значит, и скорость, с которой перемещались и путешественники, и печатная продукция) оставалась неизменной на протяжении XV–XVIII вв. См.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV–XVIII вв. Т. 1: Структуры повседневности: возможное и невозможное. М., 1986. С. 440 и след. . Однако кардинально изменилось иное: она стала распространяться гораздо шире. Образованные люди находились друг с другом в постоянной переписке, издавалось всё больше книг, газет, журналов, их тиражи росли. «Записки путешественников, отражавшие картину нравов того времени, подчёркивали поистине повсеместное распространение чтения: оно охватило все слои общества, проникло во все обстоятельства и во все пространства повседневной жизни. Население заболело настоящей „манией чтения“ ( manie de lecture ), превратившейся в читательскую лихорадку (fièvre de lecture ) и в „читательское исступление“ ( rage de lecture )» {2591} 2591 Шартье Р. Книги, читатели, чтение // Мир Просвещения. Исторический словарь. М., 2003. С. 295. . Это привело к тому, что уже «в 70-80-х годах XVIII столетия во Франции установился взгляд на общественное мнение как на особую силу, альтернативную традиционной монархической власти» {2592} 2592 Тортароло Э. Общественное мнение // Там же. С. 288. . «Перед общественным мнением пришлось держать ответ королевской политике: в 1784 году Неккер писал, что „не менее важно просветить тот суд, перед которым они должны будут предстать, а суд этот есть суд общественного мнения“» {2593} 2593 Хёльшер Л. Публичность / гласность / публичная сфера / общественность (Öffentlichkeit) // Словарь основных исторических понятий. Избранные статьи. М., 2014. Т. 1. 358. . В силу этого, власти пришлось привыкать в значительно большей степени, нежели ранее, объяснять свою деятельность и создавать у подданных благоприятный образ — облегчающий её функционирование и обеспечивающий поддержку её начинаниям.

Все эти проблемы вставали уже перед Людовиком XVI, однако у Людовика XVIII к ним добавлялся и ряд иных. Он стал королём, но его королевство считало себя республикой, и шансы воссесть на трон предков напрямую зависели от того, насколько он будет нравиться своим мятежным подданным. Хотя он был законным монархом, другие европейские государи, за редким исключением, его не признавали, и это тоже лишало его в глазах подданных некоторой части легитимности. И, наконец, ему довелось быть свидетелем того, как его брат, Людовик XVI, за считанные годы растерял ту популярность, которой обладал в начале своего царствования, и это привело и его, и его семью на эшафот. Таким образом, с первых же дней правления перед Людовиком XVIII стояла задача показать мятежным подданным и европейским королевским дворам, что он — истинный король Франции. Быть может, не лучше, но и не хуже иных. На этом пути ему пришлось столкнуться с трудностями, с которыми не сталкивался никто из его предков.

Прежде всего, над ним тяготела «черная легенда», о которой уже шла речь ранее: даже рядом сторонников он воспринимался как человек, приложивший определённые усилия, чтобы погубить тысячелетнюю французскую монархию, как вечный соперник своего брата. Репутация либерального принца, создававшая столько возможностей в первые годы Революции, теперь работала против него. В смерти его предшественника, Людовика XVII, многие открыто сомневались. Вся система традиционной для французской монархии репрезентации королевской власти лежала в руинах, и Людовику XVIII пришлось воссоздавать её заново — практически в одиночку, ограничиваясь исключительно подручными средствами. Систему образов он выбирал для себя сам, долгие годы это во многом был «театр одного актёра». Не имея возможности пользоваться каналами государственной пропаганды, король вынужден был довольствоваться речевыми образами, формируя их при личном общении, в декларациях и обращениях, инструкциях и переписке. При этом в ситуации, когда король находился за сотни километров от своей страны, любая коммуникация с французами была максимально затруднена и ограничивалась его декларациями, газетными статьями и слухами. Любой шаг в этой ситуации приходилось тщательно продумывать, быть не только государем, но и публичным политиком.