Дмитрий Бовыкин - Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Идея амнистии вызывала поддержку у современников, исповедовавших самые разные политические взгляды. Порой она даже рассматривалась не просто как прощение преступников, а как своеобразное подведение черты, за которой закончится Революция. Так, Малле дю Пан писал о необходимости пообещать амнистию тем виновным, которые вернутся к исполнению своих обязанностей, защиту, непредвзятость, распределение должностей по талантам, порядочности и заслугам, не взирая на лица и предшествовавшие взгляды, даже тем, кто, не обагрив руки кровью, впал во временные заблуждения, отдал Францию на разграбление и совершал страшные грехи в то время, когда меньшинство нации оказалось влекомо меньшинством ещё более жестоким {902} 902 Mallet du Pan J. Mémoires et correspondance de Mallet du Pan… Vol. 2. P. 160. .

Необходимость амнистии упоминалась и в различных проектах Декларации, отправленных графу Прованскому. Их авторами, как правило, предусматривалось полное прощение всем, включая цареубийц:

В раздиравшей Францию долгой войне клик, повсюду было видно множество заблуждений и ошибок. Мы предали их забвению все до единой, и мы призываем к такому же забвению всех наших подданных, к взаимному прощению всего нанесённого вреда {903} 903 MAE. 588. F. 233. .

На худой конец предлагалось не грозить цареубийцам казнью, заменив её изгнанием (как это и произойдёт после Реставрации в 1815 г.):

Существуют преступники, чьи злодеяния столь велики, что интерес Нации требует их наказания. Однако Сердце Короля испытывает отвращение к мести и более желает бегства, нежели казни отцеубийц. Кроме того, существуют услуги, которые по важности своей в данный момент могут почти что искупить великие преступления и заставить их забыть {904} 904 МАЕ. 588. F. 234v .

Иными словами, многие полагали, что интересы реставрации монархии требовали как можно более широкой амнистии, в идеале включавшей и цареубийц (либо всех, либо с некоторыми оговорками). Однако, согласившись с такой логикой, Людовик XVIII потерял бы лицо и оттолкнул бы от себя тех, кто был ему верен все эти годы. Отсюда и проистекает столь задевшая многих двойственность решения этой проблемы в Веронской декларации. В ней говорилось:

Мы не только не видим преступлений в простых ошибках, но и сами преступления, вызванные этими ошибками, заслуживают в наших глазах прощения. Все французы, которые, отвергнув пагубные взгляды, припадут к подножию нашего трона, будут нами приняты; все французы, единственная вина которых состоит в том, что они позволили себя увлечь, найдут в нас не непоколебимого судию, а полного сочувствия отца.

Не забыл Людовик XVIII и провести чёткую грань между сохранившими верность престолу и поддержавшими революцию:

Те, кто оставался верен, несмотря на мятеж; те, кто проявил героическое самопожертвование, разделив с нами изгнание и беды; те, кто уже стряхнул с себя шоры иллюзий и ярмо мятежа; те, кто всё ещё обуреваемы преступным упрямством, но поспешат вернуться к разуму и к исполнению своих обязанностей, все будут нашими детьми: если одни сохранили достоинство и свои права благодаря неизменным добродетелям, другие вновь обретут их через спасительное раскаяние; нашей любви хватит на всех.

В развитие этих мыслей Людовик XVIII счёл необходимым отдельно остановиться на судьбе французской армии. Здесь проблема была не менее сложной: впервые за долгие десятилетия французы получили возможность гордиться своими победами, к тому же около миллиона людей под ружьём могли стать непреодолимым препятствием для реставрации монархии. В то же время это была республиканская армия, убивавшая роялистов и не раз с ними сражавшаяся. В Декларации похвалы армии перемежаются с укорами (впрочем, довольно мягкими):

Кто осмелился бы помыслить, что измена и мятеж могут коснуться той армии, которая издавна была опорой трона и всегда была предана чести и Королю! Её успехи доказали, что отвага не покинула сердца французов, но скольких слёз стоили вам столь пагубные успехи! […] Какой солдат, вернувшись к своему очагу, не находил ещё кровоточащие следы тех бед, которые причинили его победы? И всё же французская армия не может долгое время являться врагом своего Короля: поскольку она сохранила былую храбрость, она вернётся и к своим изначальным добродетелям; поскольку честь не покинула её душу, она вновь обретет её, она последует её призывам.

Однако было бы удивительно, если бы король не сказал в Декларации ни слова о наказании участникам революции. Большинство из них он вверял божественному правосудию и их собственной совести. Большинство, но не всех.

Есть однако злодеяния (которые не могут стереться из нашей памяти, как и из памяти всех людей), есть злодеяния, жестокость которых переходит границы Королевского милосердия. На этом навеки отвратительном заседании, на котором подданные осмелились судить Короля, все депутаты {905} 905 В одном из предварительных набросков: «так называемые депутаты». — МАЕ. 588. F. 239v. , участвовавшие в процессе, сделались сообщниками. Тем не менее нам хотелось бы верить, что те, чьи голоса имели целью отвести отцеубийственную сталь от его священной главы, стали в один ряд с его убийцами лишь из желания спасти его, и это может послужить поводом их простить {906} 906 В одном из предварительных набросков: «и если этот мотив будет доказан, они могут стать достойны прощения». — МАЕ. 588. F. 240. . Однако вся Франция призывает обрушить меч правосудия на тех негодяев, чьи святотатственные уста осмелились потребовать его [короля] смерти, на всех тех, кто способствовал ей, на прямых и непосредственных исполнителей его казни {907} 907 В одном из предварительных набросков: «все те, кто стал прямой и непосредственной причиной отцеубийства нашего царственного Брата, нашего сеньора и господина, те, кто были непосредственными орудиями его смерти, есть и будут навеки за пределами королевской амнистии». — Ibidem. , на участников этого кровавого судилища, подавших в его Столице сигнал к судебной расправе и показав её пример, на тех, кто достиг апогея своих преступлений, отправив на эшафот Королеву, проявившую в тюрьме ещё более величия, чем на троне, Принцессу, которую небеса сделали совершенным образцом всех добродетелей, на всех этих чудовищ, о которых грядущее будет вспоминать, лишь содрогаясь от ужаса.

Этот пассаж из Декларации, как правило, рассматривается историками применительно к политическому раскладу лета 1795 г. Документы свидетельствуют, что даже ближайший круг придворных боялся оттолкнуть столь жёсткими и однозначными формулировками участников суда над королём и советовал Людовику XVIII сформулировать свои мысли на сей счёт более обтекаемо {908} 908 MAE. 588. F. 257v. . С политической точки зрения королю было бы куда более выгодно — со всеми необходимыми оговорками — обещать цареубийцам помилование и привлечь их тем самым на свою сторону Однако французский историк Э. Фюрейкс справедливо напоминает, что роялисты воспринимали это событие как «„катастрофу“, преступление из преступлений — одновременно национальное отцеубийство, религиозное богоубийство и моральный позор, но в то же время и явленное провидением чудо, поскольку оно давало возможность обратить его в жертву» {909} 909 Fureix E. Regards sur le(s) regicide(s), 1814–1830. Restauration et recharge contre-révolutionnaire // Mémoires et miroirs de la Révolution française. Siècles. Cahiers du Centre d’histoire «Espaces et cultures », Clermont-Ferrand. Université Biaise Pascal-Clermont-Ferrand II. 2006. N 23. P. 31. .