Чарльз Рууд - Фонтанка, 16: Политический сыск при царях

Когда о захвате дома на Фонтанке узнали в охранном отделении, полковник Глобачев объявил сотрудникам, что они распущены, и последним покинул опустевшее здание. Московское охранное отделение было захвачено немного позднее, причем какие-то вооруженные люди на автомобилях подожгли его архивы. До сих пор остается неизвестным, было ли это сделано в пылу революционного энтузиазма или явилось продуманной акцией тех, кому было чего опасаться, если бы полицейские досье сохранились в неприкосновенности.

Новая власть сохранила почти все прежние ведомства. Среди немногочисленных исключений был Департамент полиции. Это учреждение и все его местные органы, равно как корпус жандармов, были сразу же упразднены. Место полиции заняла народная милиция. Предполагалось, что добровольцы обеспечат порядок лучше, чем старая коррумпированная и привыкшая к произволу полиция. Однако анархия постепенно начала захлестывать улицы; непрофессиональная милиция явно не могла справиться с преступностью и насилием.

Полиция являлась одним из главных объектов ненависти восставших. Вопреки распространенным слухам о пулеметах, из которых жандармы якобы обстреливали народ, полиция не оказала серьезного сопротивления. В то же время полицейские в отличие от матросов, солдат, казаков не примкнули к вышедшим на улицы горожанам. Покинув свои посты, полицейские сняли форму и попрятались по домам. Там их разыскивали и арестовывали отряды милиции.

Февральская революция была бескровной. К власти пришли представители либеральных партий, пытавшиеся направить стихийное движение в законное русло. Новые министры заявили, что они не допустят бессудной расправы над приспешниками старого режима. Временное правительство объявило о создании Чрезвычайной следственной комиссии, которая должна была расследовать преступные деяния царских министров и высших должностных лиц. Председателем комиссии был назначен либеральный московский адвокат Н.К. Муравьев, когда-то проходивший в дневниках наружного наблюдения под кличкой Муха. К работе в комиссии привлекли чинов судебного ведомства, среди которых были люди с весьма консервативными взглядами. За ними наблюдали члены левых, социалистических партий и представители Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов.

Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства исходила из классического принципа, гласящего, что закон не может иметь обратной силы. Поэтому было принято решение привлечь сановников к ответственности за несоблюдение законов уже не существовавшей Российской империи. Царские министры должны были держать ответ за различные должностные преступления. Значительная часть дел непосредственно касалась политической полиции. Следователи погрузились в мир двойных агентов, вскрытых писем, секретных операций. Расследовались вопросы об организации еврейских погромов, о подоплеке дела Бейлиса. Много внимания было уделено распутинскому кружку.

В качестве свидетелей перед комиссией предстали почти все видные деятели политического розыска. Многим из них предъявили обвинения. Бывшие охранники регулярно обсуждали, кто из них будет задержан в следующий раз. И действительно, одного за другим арестовывали бывших директоров Департамента полиции — Васильева, Белецкого, Климовича, Зуева. Аресты коснулись некоторых министров — Протопопова, А.Н. Хвостова, Штюр-мера, товарищей министров, начальников охранных отделений. Поначалу обвиняемые содержались в печально знаменитом Трубецком бастионе Петропавловской крепости и допрашивались в тех же казематах, что и декабристы. Условия содержания были тяжелыми, так как солдаты распропагандированных полков не скрывали своей ненависти к бывшим властителям. Караульные нередко заводили разговоры о том, что вместо долгой судебной канители надо просто приколоть «буржуев» штыками и сбросить в Неву.

Заключенные держали себя по-разному. Курлов бомбардировал следователей ходатайствами об освобождении по состоянию здоровья. Бывшие начальники охранных отделений, заведующие Особым отделом и даже директора Департамента полиции заявляли, что в их компе- | тенцию никогда не входили ответственные решения. Активнее всех сотрудничал со следствием Белецкий, полагавший, что только самыми откровенными и полными показаниями он может спасти свою жизнь. Параллельно I с Чрезвычайной комиссией действовали группы по обследованию архивов. В свободной от цензуры прессе печатались списки установленных секретных агентов. Тайное становилось явным, смутные подозрения перерастали в уверенность. Ходили слухи о предстоящих сенсационных разоблачениях, перед которыми поблекнет дело Азефа. Журналисты, много лет занимавшиеся данной темой, получили возможность встретиться с героями своих прежних и будущих публикаций.

Однако поток разоблачительных материалов не мог подменить официальных обвинений. Между тем Чрезвычайная следственная комиссия испытывала трудности с юридическими формулировками. Даже в таком, казалось бы, бесспорном случае, как перлюстрация, нелегко было выдвинуть обоснованное обвинение. Перлюстраторы нарушали закон, но они делали это с дозволения монарха, чья воля в самодержавном государстве являлась источником закона. Хотя следователи Чрезвычайной комиссии стояли на строгой правовой почве, они не могли полностью отрешиться от менявшейся на глазах политической обстановки. Когда следователи начали выяснять обстоятельства покушения Богрова, правительство возглавляли октябристы, являвшиеся в свое время союзниками Столыпина. Вскоре их сменили лидеры некогда запрещенных партий, для которых премьер-министр был вешатель, сам достойный «столыпинского галстука». А следователи между тем продолжали скрупулезно изучать, все ли было сделано в Киеве для охраны Столыпина.

Еще сложнее обстояло дело с секретной агентурой, внедренной в террористические организации. Для юристов политические убийства были преступлениями. Теперь же вдохновители террора и даже непосредственные его исполнители входили в состав высших органов власти, а агенты и жандармские офицеры, боровшиеся с террором, оправдывались на допросах. Чрезвычайная следственная комиссия ограничилась выдвижением обвинений против тех, кто занимался провокациями. Но нельзя было дать точного определения понятия провокации. На практике все свелось к парадоксальной ситуации, когда следователи уличали охранников в мельчайших отступлениях от буквы инструкций и циркуляров Департамента полиции — организации, признанной преступной и антинародной. Неудивительно, что к осени 1917 г. были освобождены под залог почти все арестованные весной. В тюремных камерах остались только главные руководители политического сыска.