Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Не прошло и двух недель после 9 термидора, как в Конвенте стали раздаваться требования восстановить в полной мере свободу печати; с начала фрюктидора этот вопрос беспрестанно обсуждался у якобинцев. Прежде всего этой свободы требовали для невинных жертв Террора. Именно на их долю выпало публично рассказать о постигших их несчастьях и ужасах, которым они стали свидетелями. Сказать правду о недавнем прошлом было лучшим способом предотвратить его возвращение.

«Достаточно бросить взгляд на то, что происходит вот уже более года, чтобы увидеть, что свобода печати уничтожена. Недостаточно иметь существующие законы, поскольку очевидно, что они нарушаются; необходимо, чтобы была прочная и нерушимая гарантия и никто не боялся быть гильотинированным за то, что написал ту или иную вещь в то или иное время. Чтобы воистину испытать отвращение к режиму, который недавно пал, мне кажется необходимым показать его омерзительные последствия; и именно изображение того зла, которое причиняли в тюрьмах, должно подстегивать отвращение добрых граждан» [57].

Свобода слова была уничтожена по всей стране, и лишь при этом условии «тирания» Робеспьера могла установиться и существовать. «Тиран» был выше любой критики; критиковать его означало рисковать жизнью, равно как и критиковать его приверженцев и бесчисленные нарушения законов. Восстановление свободы слова и, в частности, свободы прессы — основная гарантия республиканских институтов. Таким образом, единодушное осуждение тирании Робеспьера получило свое логическое продолжение в требовании свободы печати и слова; в равной мере ее восстановление и полноценное использование было залогом восстановления правосудия, которое Конвент хотел «поставить в порядок дня». Освободить тюрьмы от жертв Террора, поименно назвать в прессе виновных, этих «рыцарей гильотины», защитить граждан при помощи свободы слова от злоупотреблений и произвола — таковы были три составные части единого и благородного дела.

«Без принятия лозунга: "Свобода печати или смерть", без полноценного его воплощения в жизнь мы останемся презренными рабами капризов и тиранических намерений первого же облеченного властью человека, который сможет обернуть их против нас и воспользоваться ими, чтобы нас уничтожить. Никогда, никогда доселе истинной свободы не было в стране, где можно заткнуть любой рот, разломать любое перо, поработить вплоть до мыслей. Естественной возможности каждого человека свободно выражать свои мысли уже не существует во Франции... О, без сомнения настало время, когда кошмарный режим насилия, принуждения, тирании должен пасть и быть навеки уничтожен; настало время, когда человек, равный любому другому человеку, мог бы без помех, без страха и упрека пользоваться правом выражать свои взгляды, высказывать свое мнение, отвечать на клевету и откровенно говорить, что он думает о различных людях и вещах. И только гарантировав эту бесценную свободу, вы сможете обрести защиту от произвола властей» [58].

Без сомнения, лозунг «Свобода печати или смерть!» был не нов. Тальен лишь повторил слова, произнесенные Дантоном, когда тот защищал Марата от нападок жирондистов в феврале 1793 года... Впрочем, риторические преувеличения обычно сопровождались весьма туманными и абстрактными декларациями. Да, конечно, «Свобода печати или смерть», однако никто не угрожал ни смертью, ни тюрьмой тем, кто после 9 термидора обличал «современного Каталину» и его «тиранию»; ни один голос не раздался в защиту Робеспьера. Предполагаемые противники свободы печати были названы весьма уклончиво; еще в конце термидора Тальен выступал в Якобинском клубе с призывом сделать обретение этой свободы его основной целью и сплотить тем самым всех врагов тирании.

Однако очень скоро, во второй и третьей декадах фрюктидора, свобода печати оказалась в центре дебатов и конфликтов. Патетический лозунг «Свобода печати или смерть» все больше и больше раскалывал общественное мнение. В действительности, споры шли о том, какая роль должна принадлежать общественному мнению, и в частности прессе, в сформировавшемся после Террора политическом пространстве, а также о том, как пресса начинает, после ослабления контроля со стороны правительства, использовать вновь обретенную свободу. Как мы видели, взрыв негодования вызвал памфлет «Охвостье Робеспьера», опубликованный 9 фрюктидора — в тот самый день, когда Фрерон произнес свою нескончаемую речь о свободе печати. Что говорилось в «Охвостье Робеспьера»?

«Пусть наступит свобода печати, и тогда публично и громко будут поставлены вопросы, которые повсюду задают шепотом; «Возможно ли, чтобы Робеспьер в одиночку причинил все это зло?" Ничего удивительного, что Охвостье Робеспьера, бареры, бийо и колло начинают суетиться, как только раздается требование свободы печати; «О, граждане, воздержитесь от стремления рассуждать, в Республике и без того уже слишком много рассуждают". По примеру всех тиранов прошлого они призывают принять срочные меры против «болтовни прессы" и ее опасных последствий. Так, «больше уже не рассуждают" о невинных жертвах, расстрелянных в Лионе по приказу Колло; ни один сплетник не оспаривает "доброту и милосердие" Бийо-Варенна; и никто не вспоминает, что Барер был — поочередно и в зависимости от конъюнктуры — аристократом, вождем фейянов, якобинцем и союзником Робеспьера, а ныне сделался его смертельным врагом» [59].

Памфлет тут же стал известен, ведь он и в самом деле связывал защиту свободы печати с борьбой против «хвоста», оставленного Робеспьером, против «продолжателей дела последнего тирана»; использование этой свободы состояло прежде всего в обличении вчерашних преступлений и сегодняшнего желания их скрыть; прямые и яростные нападки на конкретных личностей лучше всего отвечали коллективным ожиданиям, чувствам реванша и мести. Таким образом, автор памфлета мог легко найти и своего читателя, и политических защитников. За «Охвостьем Робеспьера» последовало немало пасквилей, написанных в том же духе: «Защищай свой хвост», «Отдайте мне мой хвост, раз уж у вас есть моя голова», «Отрежем ему хвост». Все эти выкрикиваемые разносчиками названия «великолепно продавались» и пользовались «успехом у публики». Их все возрастающее число и свободное распространение свидетельствовали о новом политическом климате и новом соотношении сил. Показателен анекдот, бывший отрадой для прессы: разносчица, кричавшая во все горло «Кому "Разоблаченных якобинцев"!» в саду Тюильри, была арестована одним якобинцем и препровождена в Комитет общей безопасности; по этому случаю Комитет «торжественно поклялся соблюдать свободу печати, возместил убытки несправедливо арестованной женщине и задержал того, кто ее привел» [60].