Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Революционные комитеты (или наблюдательные комитеты), спонтанно возникавшие после 10 августа 1792 года по инициативе народных обществ и муниципалитетов, приобретали все большее влияние на протяжении 1793 года, пока не стали самым опасным инструментом Террора. Закон о подозрительных наделял революционные комитеты правом составлять (каждый в своем округе) список подозрительных, выписывать ордера на их арест и опечатывать их бумаги. Зимой 1793 года (14 фримера II года) компетенция этих комитетов была расширена. Им было поручено совместно с муниципалитетами воплощать в жизнь революционные законы и меры общей безопасности (в частности, выдавать свидетельства о благонадежности), все их члены отныне назначались распоряжениями представителей в миссиях. Непомерная власть этих комитетов, их злоупотребления и частые конфликты с представителями в миссиях привели к их реорганизации после 9 термидора. Однако Конвент не отказался полностью от их услуг и не уничтожил сам институт. Он удовольствовался ограничением их сферы деятельности, поставил их в более жесткие юридические рамки для того, чтобы положить конец произволу, и, наконец, обновил их состав. Самые важные меры содержались в законе от 7 фрюктидора: упразднение революционных комитетов в коммунах, которые, не будучи центрами дистриктов, насчитывали менее 8000 жителей; комитеты сохраняли право выписывать ордера на арест, однако должны были проводить допрос обвиняемого не позднее чем через двадцать четыре часа и обязаны были в течение трех дней сообщить ему причины ареста; комитеты, состоявшие из двенадцати членов и назначавшиеся представителями в миссиях, должны были обновляться наполовину каждые три месяца. В ходе трехдневных дебатов к этому закону было предложено множество поправок. Они являются ярким свидетельством накопившегося недоверия и раздражения в адрес комитетов, тем более что эти поправки были предложены бывшими представителями в миссиях и стали плодом их опыта сотрудничества, порой весьма конфликтного, с этими комитетами. Среди поправок были и следующие: не стоило более вводить в состав комитетов граждан, которые не умеют ни читать, ни писать, поскольку им необходимо составлять отчеты и проводить допросы; несостоятельным должникам запрещено было становиться их членами, поскольку слишком часто «аморальные типы арестовывали своих кредиторов»; было запрещено «становиться членами одного и того же комитета отцам и сыновьям, а также двум родственникам вплоть до четвертого колена», чтобы в комитете не мог главенствовать какой-то один клан; комитеты должны были в обязательном порядке вести записи своих действий, поскольку многие из них не могли «назвать причины ареста граждан, которых они заключили в тюрьмы»; им было запрещено освобождать из тюрем, поскольку «бывало так, что они проводили аресты граждан, а затем сговаривались с ними о цене, за которую готовы были их освободить». Быть может, наиболее показательным было предложение (хотя оно и оказалось отвергнуто) предоставить юридическую защиту тем членам комитетов, которые прекращали исполнять свои обязанности:

«Решением о новой организации революционных комитетов вы лишили работы более пятисот тысяч человек. Без сомнения, среди этих чиновников были и те, кого есть в чем упрекнуть. Однако надо отдавать себе отчет в том, что основная масса внесла свой вклад в спасение Республики. И потому, граждане, те, кто перестают быть членами революционных комитетов, должны подпадать под особую защиту нации. Если вы не одобрите данную меру, эти граждане станут объектом личных пристрастий, мести и ненависти. Надо очень уж плохо знать человеческое сердце, чтобы поверить, что тот, чей отец, родственник, друг был брошен в тюрьму или препровожден на эшафот по обвинению революционного комитета, не затаит ненависти к членам этого комитета и не постарается отомстить самым явным образом, если вы не обуздаете эту злопамятность. Граждане, страсти все еще сильны в маленьких городках и могут разжечь там пламя гражданской войны. Чтобы избежать этого бедствия, я предлагаю принять декрет, дабы новые революционные комитеты не имели права выносить решения об аресте прежних членов комитетов за действия, которые были совершены теми при исполнении своих обязанностей».

Эти слова Рюэля были весьма уместны и прозорливы, он предвидел ближайшие последствия реорганизации революционных комитетов, чисток местных властей и народных обществ. Конвент избавился от значительной части этих кадров без особых сожалений, более или менее отдавая себе отчет в том, что открывает тем самым новый этап, на котором политические конфликты и личная месть (индивидуальная или семейная) неотвратимо смешивались вплоть до слияния в единое целое [53].

Как мы видели, в департаментах чистки были доверены представителям в миссиях и оказались в сфере их ответственности. Таким образом, можно сказать, что им было поручено приглядывать за взрывчатым веществом с тем, чтобы в наиболее подходящий с их точки зрения момент использовать детонатор. Ведь если чистки поощрялись центральной властью, то эта инициатива соответствовала ожиданиям умеренных местных элит — нередко отстраненных от власти, а то и подвергавшихся преследованиям во времена Террора; отныне эти элиты в большей или меньшей степени осознавали те шансы, которые им предоставляла новая политическая конъюнктура. Без сомнения, Террор обострял политическую напряженность и черпал силы в этой напряженности; однако он утвердился в качестве системы власти лишь в той мере, в которой смог политизировать традиционное социальное и культурное расслоение, антагонизмы и местные конфликты, питая тем самым политическое насилие. Отсюда два аспекта Террора: с одной стороны, при помощи насилия он приглушал и нивелировал различия и расхождения, унаследованные от прошлого, во имя своего политического проекта — единого, объединяющего и централизующего; с другой стороны, он при помощи проводимой им политики присущих ему языка, институтов и насилия консервировал региональные и местные конфликты (вплоть до уровня крошечной коммуны или городка), которые тем самым сопрягал с весьма давними происками и интригами. Эта специфическая структура, эти оба плана Террора позволяют проанализировать сложные взаимоотношения между политическим революционным полем, модернизирующим и объединяющим, и традиционными ментальностями, обусловленными региональными и местными особенностями [54].

Деятельность представителей в миссиях могла лишь дополнять эту структуру Террора. Без сомнения, неограниченная власть, которой они располагали, была выражением стремления революционного правительства к централизации. Тем не менее депутаты приезжали в департаменты, которые они плохо знали, и это обрекало их на то, чтобы окружить себя местными политическими активистами и соответственно подпасть под их влияние; для того чтобы реализовать национальный проект, необходимо было весьма решительно, а порой даже очень жестоко и вопреки закону подавлять местные конфликты и антагонизмы. Тем самым депутаты оказывались в большей или меньшей степени втянуты не только в конфликты, которые раздирали местные власти и народные общества, но также в происки и интриги, которые они нередко обнаруживали лишь задним числом. Поскольку их власть не была ограничена, ее применение неизбежно зависело от политических и идеологических взглядов того или иного депутата, а часто и от особенностей его личности, пристрастий, фантазий и фобий (впрочем, Комитеты общественного спасения и общей безопасности порой вмешивались — в случаях наиболее очевидных злоупотреблений властью или политического экстремизма). Таким образом, для «царствования» каждого представителя народа была характерна своя специфическая разновидность Террора, и оно порождало свою охочую до «мест» клиентелу.