Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Поступавшие из департаментов новости могли лишь разжечь конфликты и страсти. Уже к концу термидора в Париж, в Конвент и в особенности в Якобинский клуб стали стекаться адреса и тревожные жалобы; поднимала голову аристократия, освобождали дворян и священников, на заседания народных обществ врывались мюскадены и контрреволюционеры; хуже того, притесняли и преследовали «самых чистых патриотов»: их отправляли в тюрьмы, тогда как подозрительные выходили из них. «Каждый день члены Конвента узнают прискорбные подробности о том, что происходит в крупных коммунах после 10 термидора... Всех патриотов обвиняют в пособничестве Робеспьеру и притесняют столь же несправедливым и столь же варварским образом, сколь и в 1791 и 1792 годах» [50]. К середине прериаля эти жалобы стали ежедневными; делегации народных обществ и революционных комитетов обращались в Конвент и Якобинский клуб; семьи и друзья «притесняемых патриотов» искали поддержки: одни — у депутатов от своих департаментов, другие — у бывших представителей в миссиях.

Якобинцы не ограничивались тем, что выслушивали петиционеров; они принимали на свой счет требования освободить «притесняемых патриотов» и довольно часто назначали «официальных защитников», которые должны были выступать по конкретным делам в Комитете общей безопасности.

К последней декаде прериаля и к началу вандемьера к этим адресам и петициям стали добавляться встречные адреса, часто отправлявшиеся из тех же самых мест. В них содержались обращения в Конвент с протестами против клеветы и недвусмысленно утверждалось, что жалобы исходили лишь от нескольких «террористов» и сторонников Робеспьера или, попросту, от воров и расхитителей, с которых сорвали маски. Их арест был и актом справедливости, который порадовал всех добрых граждан, и защитной мерой по отношению к «революции 9 термидора», которая бы не потерпела, если бы эти «кровопийцы» продолжали и дальше оставаться на свободе, интриговать и плести заговоры. Таким образом, возникала опасность возвращения Террора. Происхождение жалоб и петиций (к которым мы еще вернемся) против «притеснения патриотов» показывает, что к середине фрюктидора новый курс (и в частности, чистка политических кадров) уже довольно широко проводился в стране, особенно в тех департаментах, которые сильнее пострадали от Террора и где его последствия были более серьезными и ликвидировались с большим трудом.

Откуда берет начало эта «война петиций»?

Первые жалобы на «притеснение патриотов» стали поступать в Конвент, когда еще не иссяк поток поздравлений по случаю его героического выступления против «тирана» и «мятежной Коммуны». Это были первые трещины, расколовшие былое прекрасное единение, парадоксальный символ того, что свержение «современного Катилины» действительно нашло отражение в местных политических реалиях. Единодушный энтузиазм, с которым политические кадры, пришедшие к власти во времена Террора, восприняли новость о свержении Робеспьера, не отражал, по крайней мере на первых порах, ничего, кроме оппортунизма, порожденного тем же самым Террором. И это создавало еще большую неразбериху. Как мы уже показали, на следующий день после 9 термидора страна проснулась ожесточенно антиробеспьеристской: никакого сопротивления, даже ни малейших сомнений в существовании «кошмарного заговора». Безусловно, после победы Конвента 10 термидора в Париже было уже не найти «робеспьеристов». Тем не менее в столице шесть десятков человек, принявших сторону Робеспьера и «мятежной Коммуны», были объявлены вне закона и разом казнены 10 и 11 термидора. В следующие дни десятки активистов, подозреваемых в том, что они поддерживали Коммуну, были арестованы и ожидали суда. Иными словами, в Париже после 9 термидора политические противники были четко обозначены, и их число не ограничивалось одними только «триумвирами».

Напротив, для департаментов (за несколькими исключениями; упомянем Па-де-Кале, где еще до 9 термидора был обвинен Лебон) «заговор» воплощался лишь в далекой фигуре Робеспьера. Его единодушное осуждение свидетельствовало также о желании тех, кто находился у власти (или, по крайней мере, части кадров Террора), опередить противников и тем самым отвести от себя возможные подозрения в сговоре с «тираном». Ни один представитель в миссии не продемонстрировал ни малейших колебаний, узнав о новостях из Парижа. Однако довольно быстро возникло чувство удивления: «Когда почта доставила неожиданные известия о заговоре обоих Робеспьеров и их сообщников, все были ошеломлены: "Так что, — говорили, — и эти тоже были предателями?! По какому же тогда признаку нам отныне распознавать патриотов, истинных друзей Республики?" [...] Гражданин председатель, никто и не раздумывал, не принять ли их сторону. Народное общество, установленные власти этой Коммуны тотчас же испустили по поводу этих лживых существ крик ужаса; они восхищались постоянством и энергией Национального Конвента... Так пусть же погибнут самозванцы, деспоты, стоящие над общественным мнением и над свободой» [51]. Отныне каждый департамент, каждый город, чтобы выйти из Террора и «поставить правосудие в порядок дня», должен был совершить свое собственное 9 термидора, выступить против собственных агентов Террора, обвинить их как таких же «робеспьеристов». И тут же на местах стали не просто не отставать от Парижа, но и опережать столицу. Ибо, осудив как клеветнические обвинения Лекуантра против семи членов Комитетов, Конвент, казалось, продемонстрировал желание не преследовать ответственных за Террор за пределами «ядра», изначально очерченного 9 термидора. Тем не менее даже первые «чистки» в департаментах волей-неволей расширяли число ответственных, выводя их за пределы парижской группы; они были направлены не против непосредственных участников «заговора 9 термидора», которых вне Парижа не существовало, а против местных террористических кадров и соответственно против их парижских защитников, в особенности в стенах Якобинского клуба. И косвенным образом они давали новый импульс обвинениям против Террора как против глобальной системы власти, неотделимой от тех, кто был ее агентами, извлекал из нее пользу и не мог отныне избежать правосудия.

Нередко Конвент и Комитеты сами давали изначальный толчок этой волне чисток и арестов (так, например, Комитет общественного спасения потребовал арестовать членов Оранжской комиссии [52]), однако особенно часто они действовали через представителей в миссиях. Начиная с 18 термидора, когда Конвент постановил, что командировки в департаменты не должны превышать трех месяцев, началась систематическая замена прежних представителей народа теми умеренными депутатами, которым Комитеты доверяли освобождение заключенных, а также чистки местных властей, народных обществ и революционных комитетов. Приняв 7 фрюктидора решение приступить к их радикальной реформе, Конвент сам подал пример начавшимся чисткам. Предшествовавшая одобрению этого декрета дискуссия показательна как в плане желания Конвента как можно быстрее избавиться от наиболее скомпрометировавшей себя части агентов Террора, так и в плане колебаний и противоречий, характерных для политической обстановки конца II года.