Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

В первую очередь Конвент единодушно и «под гром аплодисментов» отменил принятый им ранее декрет, разрешающий обоим Комитетам арестовывать представителей народа до того, как те будут выслушаны депутатами, — поскольку этот пагубный декрет «был навязан Конвенту людьми, привыкшими обманывать правосудие». Отмена этого декрета, обеспечившая каждому депутату минимальный объем парламентского иммунитета, была элементарнейшей предосторожностью, выросшей из опыта Террора (это новое взятое на себя обязательство Конвент соблюдал в течение семи месяцев, вплоть до репрессий против ряда депутатов, последовавших за волнениями 12 жерминаля) [41].

14 термидора, и вновь «под гром аплодисментов», Конвент отменил закон от 22 прериаля — и символ, и юридическую базу «великого Террора». Казалось, что аплодисментами депутаты хотят изгнать саму память об их же собственном голосовании, одобрившем этот «кровавый закон», рассматривавшийся отныне как самое яркое доказательство воцарившейся над Конвентом «тирании». Не снижая темпа, Конвент расправился еще с одним символом: было принято решение об аресте Фукье-Тенвиля и предании его суду Революционного трибунала. И это несмотря на то, что Фукье-Тенвиль проявил крайнее усердие и присущие ему деловые качества 10 и 11 термидора, взяв на себя юридические аспекты казни Робеспьера и его сообщников. «Весь Париж требует от вас казни, справедливо заслуженной Фукье-Тенвилем. Я требую, чтоб он отправился в преисподнюю искупать пролитую им кровь. Я требую принятия декрета о его аресте». Похоже, что высказавшийся таким образом Фрерон позабыл, что в этой «пролитой крови» была и кровь Робеспьера. За этим последовал суд над Фукье-Тенвилем, который не упустил эту возможность, чтобы продемонстрировать, что он неизменно придерживался строжайшей законности.

И только 23 термидора после многих колебаний был реорганизован Революционный трибунал. Уже 11 термидора раздались первые голоса, требовавшие приостановления полномочий Трибунала, в котором было немало ставленников Робеспьера. «Когда его святейшество — как сторонники порой называли этого католического или, вернее, святотатственного короля, — указывал на кого-либо, присяжные выносили свой вердикт, и приговор исполнялся» (Тюрио). Решение о приостановлении полномочий было принято на волне всеобщего энтузиазма — и через несколько часов отменено. Дело в том, что Бийо-Варенн, присланный крайне встревоженным Комитетом общественного спасения, смог убедить Конвент, что приостановление полномочий Трибунала, за которое тот только что проголосовал, поможет лишь спасти... «заговорщиков». Ведь Трибунал с той же покорностью, с которой он занимался своей работой до 9 термидора, ныне вершил суд над членами «мятежной Коммуны».

Полезность самого института никем под вопрос не ставилась. 11 термидора Барер от имени Комитета общественного спасения восхвалял «этот спасительный институт, уничтожающий врагов Республики и очищающий почву свободы... Тем самым этот институт заслуживает огромного уважения; однако на людей, которые его составляют, последовало много жалоб со стороны Национального Конвента. Среди ваших задач — пересмотр состава нынешнего Трибунала, однако нужно провести его с той мудростью, которая улучшает, не ослабляя, и уравновешивает, не уничтожая». По сути дела, новая форма организации Трибунала была основана на законах, предшествовавших закону от 22 прериаля. Однако было и существенное отличие: отныне Трибунал должен был высказываться в своих решениях по «вопросу о намерениях»; иными словами, он мог выносить приговор лишь тем обвиняемым, которые совершили свои преступления с контрреволюционными намерениями, тогда как все остальные преступления и правонарушения возвращались в сферу деятельности обычного уголовного правосудия. Состав Трибунала уменьшался до двенадцати судей и тридцати присяжных, которые выбирались по всей Франции по представлению депутатов и должны были обновляться каждые три месяца. Обвиняемым давались определенные гарантии со стороны закона: процесс проводился публично, предоставлялся защитник, давалась возможность заявить отвод одному или нескольким присяжным; во время слушания дела обеспечивалось право отвечать на показания каждого свидетеля. Из компетенции Революционного трибунала изымались преступления против безопасности государства и Национального Конвента, дела о халатности и растратах, по которым проходили члены исполнительных комиссий, а также судьи и общественные обвинители уголовных судов. Специальные «революционные» судебные органы в департаментах, особенно отличавшиеся своим рвением в эпоху Террора, были распущены; отправление правосудия переходило исключительно в руки уголовных судов, которые могли, однако, судить ряд преступлений «революционно».

Во время дискуссии по этому проекту реформы было тем не менее сделано немало оговорок и высказан ряд опасений. Не поощрит ли это «умеренность»? «К чему вам многотомный свод законов, который даст оружие в руки крючкотворам и предоставит виновным способы остаться безнаказанными? Вспомните, и этого будет достаточно,

Трибунал в его изначальной чистоте; одним словом, не забудем о благотворном воздействии, который он производил, и не будем подрывать его силы». Конвент пренебрег этими возражениями, предлагавшими, если так можно выразиться, вернуться к «чистым истокам» Террора. Этой реформой Конвент продемонстрировал глубочайшую двусмысленность: он осудил Трибунал как инструмент Террора и символ произвола, однако, по сути, ограничил это осуждение деятельностью и составом Трибунала после принятия закона от 22 прериаля. Сам институт, один из главных элементов террористической машины, сохранялся. Тем не менее введение статьи о намерениях и провозглашенное желание соблюдать основы юридической процедуры (в частности, права обвиняемого) обещали менее репрессивную практику [42].

Обновленный и преобразованный Трибунал начал свою работу 25 термидора. В речи по случаю его открытия Омон, поставленный после 9 термидора во главе гражданской, полицейской и судебной власти, подчеркнул, «что еще не пришло время ослаблять эту пружину Революции, без которой сверхъестественная храбрость защитников отечества принесла бы им одни лишь бесполезные победы». Между тем он жестко настаивал на том, что исчезновение «ставленников тирана открывает новую страницу... Вместе с ними должен исчезнуть и тот суд, который их кровожадный дух превратил в инструмент смерти; под их кошмарным влиянием Трибунал стал внушать больший ужас невиновным, нежели преступникам». Обновленный Трибунал более не судил людей группами, однако до конца II года он все же вынес шестнадцать смертных приговоров: часть из них за контрреволюционные намерения, другие — за пособничество вандейцам и даже за преступления, восходящие к «федералистскому мятежу» [43]. И если можно сказать, что эти приговоры подчеркивают преемственность данного института, то другие вписываются в общее желание порвать с Террором и, несомненно, увеличивают объем свобод и уважение к закону. С введением публичного предварительного допроса и с предоставлением обвиняемому адвоката судебная процедура действительно изменилась. За то же время 92 человека было оправдано (среди них 42 активиста секций, в большей или меньшей степени замешанных в восстании 9 термидора под руководством Коммуны). Чрезвычайно вольная и либеральная интерпретация «статьи о намерениях» особенно ясно показывает новую ориентацию этой «пружины революционного правосудия».