Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Хотя от времен Революции до нас дошло немало текстов, не стоит забывать, что культура той эпохи оставалась преимущественно устной и, в частности, политическая информация циркулировала в народных массах, как правило, именно таким образом.

Особенно ярко это видно на примере парижских «народных восстаний», когда десятки тысяч людей вступали в контакт непосредственно на улице. Таким образом, распространявшийся устно слух оставлял мало следов, а даже если они и были, то весьма туманные. Так и от ночи с 9 на 10 термидора, когда зародился наш слух, до нас дошло огромное количество документов: отчеты о дебатах в Конвенте; протоколы революционных комитетов и собраний секций; доклады, которые эти комитеты наравне с командованием вооруженных сил секций час за часом отправляли в Комитеты общественного спасения и общей безопасности; протоколы Коммуны; бесчисленные свидетельства и т.д. Однако этот комплекс документов в равной мере (или даже прежде всего) показывает смятение, царившее той ночью среди действующих лиц. Это изобилие не заполняет вполне определенные лакуны и даже добавляет противоречия к тому смятению, которым отмечены рассказы о событиях. Кроме того, слух о Робеспьере-короле, как и любые другие циркулировавшие в обществе слухи, постоянно видоизменялся. Он существовал во множестве вариантов, от самых примитивных до наиболее изощренных, со множеством разветвлений, и его историю невозможно реконструировать, не составив их перечень — так, как это делают антропологи, однако в любом случае он будет весьма неполон.

Утром 9 термидора во время заседания Конвента, закончившегося арестом Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста и других, наш слух еще не распространился. Бийо-Варенн называет Робеспьера тираном, используя этот термин и для выделения главного обвиняемого, и как оскорбительный эпитет. Депутаты Конвента подхватывают его, крича: «Долой тирана!», заклиная этими возгласами свой страх и мешая Робеспьеру этими повторяющимися восклицаниями взять слово. Тальен добавляет другие эпитеты: новый Кромвель, новый Катилина. Среди обвинений в адрес Робеспьера, сколь многочисленных, столь и разрозненных, отсутствует обвинение в желании восстановить королевскую власть и вдобавок самому стать королем. Во время этих дебатов намек на «трон» появляется лишь один раз — в риторических пассажах Фрерона против Кутона: «Кутон — это тигр, жаждущий крови национального представительства. Он осмелился, развлекаясь, как король, говорить в обществе Якобинцев о пяти или шести головах депутатов Конвента. А ведь это было лишь началом, и он мечтал превратить наши трупы в ступени, по которым взошел бы на трон». Пассаж оказался смехотворно нелепым; Кутон парировал его одной фразой, показав на свои парализованные ноги: «Ну да, я хотел взойти на трон...»

Во время бурных дебатов никто не потрудился уточнить, какую форму правления хотел установить «новый тиран». Эли Лакост говорит о каком-то триумвирате, состоявшем из Робеспьера, Сен- Жюста и Кутона. Барер упоминает об угрозе военной диктатуры, обличает тайные связи «заговорщиков» с аристократами и заграницей. Он ссылается на некоего захваченного в плен в Бельгии «вражеского офицера», якобы поведавшего: «Все ваши успехи — ничто; мы по-прежнему надеемся вступить в переговоры о мире с одной из партий, какой угодно фракцией внутри Конвента и вскоре сменить правительство». Он негодует по поводу «аристократии, радующейся нынешним событиям... той аристократии, которую мы не смогли извести, несмотря на все наши усилия, и которая прячется в грязи, когда она не в крови, аристократии, [которая] пришла, начиная со вчерашнего дня, в движение, весьма напоминающее деятельность контрреволюционеров».

В «Обращении Национального Конвента к французскому народу», принятом в конце этого заседания, но составленном Барером загодя, несколькими часами раньше, перечисляются все опасности, которым подвергается Революция. «Революционное правительство, ненавидимое врагами Франции, подвергается нападкам уже в нашей среде; республика клонится к закату; кажется, что аристократия торжествует, и роялисты вот-вот появятся вновь. Граждане, хотите ли вы в один день потерять шесть лет революции, жертв и отваги? Хотите ли вновь вернуться под ярмо, которое сбросили с себя? ...Если вы не сплотитесь вокруг Национального Конвента, [...] победы превратятся в бедствие, и французский народ окажется беззащитен перед ужасами внутренних распрей и местью тиранов. Прислушайтесь к голосу родины вместо того, чтобы присоединять ваши крики к крикам недоброжелателей, аристократов и врагов народа, — и отечество вновь будет спасено».

Таким образом, «заговорщики» приравниваются к роялистам путем намеков и аллюзий на общую для тех и других цель — уничтожение Республики; однако о Робеспьере-короле речь пока не идет. Этот шаг будет сделан вечером 9 термидора в атмосфере охватившей Конвент паники. Возобновив заседание около 19 часов, Конвент час от часу получал все более и более тревожные известия: восстание Коммуны, которая призвала секции «подняться в полный рост»; перемещение вооруженных сил секций, информация о настроениях которых была весьма противоречивой; появление на площади Единства (бывшей площади Карусели) канониров, сопровождавших Анрио (незаконно арестованный во второй половине дня Комитетом общей безопасности, ныне он объезжал улицы верхом на лошади, обращаясь с речами к канонирам и войскам секций); освобождение Робеспьера и других арестованных депутатов. Однако первые следы этого слуха прослеживаются не по выступлениям в Конвенте. Ни в декретах, ставивших вне закона Робеспьера, остальных арестованных депутатов и восставшую Коммуну, ни в ходе бурной и беспорядочной дискуссии, последовавшей за их принятием, не упоминаются «королевские намерения» Робеспьера.

Слух появляется на улицах, в частности на Гревской площади, и в секциях. Комитеты секций находились тогда в постоянном контакте с Комитетами общественного спасения и общей безопасности; помимо прочего, они обменивались и информацией. Нет сомнений, что слух распространился в связи с чтением глашатаями на улицах, при свете факелов, декретов об объявлении вне закона. Также он распространялся по крайней мере некоторыми из тех двенадцати депутатов Конвента, которые помогали Баррасу, назначенному командующим национальной гвардией. Подпоясанные трехцветными поясами, с саблей на боку, в шляпах с плюмажами, они отправились завоевывать город, чтобы сплотить вокруг Конвента и против заговорщиков батальоны национальной гвардии, канониров, комитеты и собрания секций, просто-напросто народ. Информация обо всей этой лихорадочной деятельности далеко не полна. Так, Леонар Бурдон, один из двенадцати помогавших Баррасу депутатов, яростно обличал Робеспьера перед секцией Гравилье, сыгравшей в последующих событиях немаловажную роль; тем не менее мы ничего не знаем об аргументах, которые он приводил в доказательство своих обвинений. Другие представители народа, чтобы убедить колеблющиеся секции Сент-Антуанского предместья, рассказывали им о печати с изображением лилии, найденной у Робеспьера (к этой печати мы еще вернемся); однако Барер, приводящий этот эпизод в своем докладе от 10 термидора, имен этих депутатов не называет. С большей или меньшей уверенностью можно предположить, что в ночь с 9 на 10 термидора слух распространялся по меньшей мере в дюжине секций (или в их батальонах); среди них секции предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо, равно как и некоторые секции в центре города.