Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Брошюра Бенжамена Констана «О политических реакциях» представляет одновременно и высшую точку термидорианского дискурса на тему «реакции», и точку разрыва с ним. В начале своей карьеры и политических размышлений Констан принимает республиканский порядок, организованный в соответствии с Конституцией III года Республики, однако отказывается разделить с термидорианцами их прошлое и их ответственность за «политические реакции». («Реакция» в первый раз становится предметом систематизированных размышлений, что показывает успешность интегрирования этого термина в политический дискурс и важность описываемой им проблематики в размышлениях о революционном опыте.) Для Констана «политические реакции» объясняются революционным феноменом. Они являются следствием революций, которые не удались с первого раза и которые соответственно длятся слишком долго. «Когда согласие между институтами и идеями [какого- либо народа] оказывается нарушено, революции неизбежны. Они стремятся восстановить подобное согласие... Если революция выполняет данную цель с первого раза и этим ограничивается, не заходя далее, она не порождает реакции, поскольку является лишь переходом, когда прибытие в конечную точку знаменует время отдыха». Когда же революция выходит за свои границы, она превращается в своего рода сломанный маятник, который начинает неконтролируемо раскачиваться: «Когда Революция, вышедшая за пределы своих границ, останавливается, ее прежде всего возвращают в эти границы. Возвращают назад тем дальше, чем сильнее она продвинулась вперед. Заканчивается умеренность, и начинаются реакции... Существует два вида реакций — направленные против людей и направленные против идей. Я не называю реакцией ни справедливое наказание виновных, ни возвращение к здравым идеям. Первое — удел закона, второе — разума. Признак реакций — произвол на месте закона, страсть на месте размышления; вместо того чтобы судить людей, их устраняют; вместо того чтобы анализировать идеи, их отвергают». Мы не будем рассматривать, как раскрываются далее эти определения, которые приводят к оригинальным политическим умозаключениям. Упомянем лишь одно. Констан обращает особое внимание на феномен политических перебежчиков, неотделимый от реакции. Он обличает «этих жестоких и трусливых людей, мечтающих купить кровью прощение за пролитую ими кровь, [людей], чьи бесчинства были беспредельны», «новообращенных убийц, раскаявшихся проконсулов». Весьма прозрачный намек на бывших «террористов», которые, «подчиняясь ходу реакции, позволяют [Конвенту] заменить причиненное им зло другим злом, которое он должен был бы предотвратить», в частности в ходе «последовавшей за 1 прериаля реакции». Таким образом, «реакции» всего лишь приходят на смену произволу — «главному врагу всякой свободы, пороку, развращающему любое установление». Они прибегают к произволу, чтобы восстановить поруганные правосудие и свободу, но само по себе обращение к произволу приводит к тому, что «исправление оборачивается реакцией, то есть местью и ужасом». С другой стороны, Констан говорит о «перебежчиках-философах», которые, как Ла Гарп, превратились в святош и желают восстановить предрассудки и фанатизм. Все эти внезапно изменившие свое поведение политические и идеологические перебежчики рискуют погрузить страну в неистовую реакцию, которая, в свою очередь, неизбежно породит другую реакцию, обратной направленности, превратив Революцию в перманентную. Таким образом, самое главное — это завершить Революцию, заставить ее вернуться в свои границы и соответственно к своим принципам. Конституция III года впервые дает шанс остановить движение этого маятника, который заменяет один произвол другим, положить конец политическим реакциям, заставить закон прийти на смену произволу. Тем самым Констан частично разделял термидорианский дискурс в отношении реакции, одновременно дистанцируясь от него. Можно было бы сказать, что он хотел отделить Конституцию III года, венчающую термидорианский период, от ее плохих предшественниц, уберечь ее от смущающего наследия экстремистов всех сортов, оставшегося от той самой эпохи, когда она была написана. «Если реакции ужасны и гибельны, избегайте произвола, поскольку он неизбежно влечет их за собой; если произвол — разрушительный поток, избегайте реакций, поскольку они обеспечивают правление произвола... Только система принципов гарантирует длительный отдых. Только она ставит на пути политических волнений неодолимую преграду». Для Констана существует, если и далее использовать метафору движения маятника, «левая» и «правая» реакция, и одна влечет за собой другую. А политическую стабильность можно обеспечить лишь возвращением к центру, к принципам 1789 года [233].

Такова иллюстрация вездесущности, если так можно выразиться, слова, которое тем не менее еще не обрело своего значения. Как мы уже отмечали, это присутствие демонстрирует остро осознаваемую политиками необходимость изобрести термин для идентификации фактов, событий и политических тенденций, которые составляли новый феномен, обладавший размытыми контурами и неясными границами. Колебания относительно того, какой именно смысл следует вложить в этот термин, отражают дискомфорт и запутанность самой ситуации. Официальный дискурс применял термин «реакция» лишь в случае отклонений от изначального термидорианского политического проекта, его извращения и даже превращения в собственную противоположность враждебными Республике силами. Апологетический характер этого дискурса очевиден: его цель состояла в том, чтобы снять с Конвента всякую ответственность за разгул «реакции». Конвент было легко обвинить в том, что он слишком долго терпел и даже поощрял все те явления, которые перечислял Шенье после 13 вандемьера: незаконное и дикое преследование политических кадров II года, без разбора зачисленных в «террористы»; терпимость и даже благожелательное отношение к «золотой молодежи», захватившей общественное пространство, улицы, площади, театры; систематическое дискредитирование символики и ритуалов, рожденных II годом Республики; и т.д. Выбор пути законного реванша в качестве политического ответа на поставленные демонтажом Террора вопросы приводил в западню, связанную с риском эскалации репрессий. Разумеется, Конвент и правительственные Комитеты сами не организовывали убийства; тем не менее можно было предвидеть и осознать неизбежность усиления политики законных и систематических репрессий против «кровопийц»; кроме того, в ряде случаев, в частности в Марселе, представители в миссии открыто становились сообщниками убийц. После мятежа 1 и 2 прериаля Конвент предавался, если угодно, экзорцизму своего собственного террористического прошлого в ходе заседаний, на которых раздавались десятки обвинений против депутатов. Это зрелище показывало стране, что политика откровенно сводится к простому сведению счетов. От этого был всего один шаг до того, чтобы назвать «термидорианцев» «реакционерами» и даже едва замаскированными контрреволюционерами. И преследуемые, арестовываемые, лишаемые свободы передвижения бывшие якобинские и санкюлотские активисты без колебаний делали этот шаг. Реакция перестала быть лишь эпизодом и стала глобальной системой власти, воплощая в себе одной всю политическую эволюцию начиная с 9 термидора [234].