Вадим Сидоров - Незавершенная революция

Заводы Урала, модернизированные Петром, изготовили столько пушек, что все опасные враги России стали не опасны. А нации рождаются в борьбе. Когда не оказалось внешнего врага, пришлось найти внутреннего. И нация объявила своим врагом свою элиту — дворянство, которое не исполнило своей исторической задачи.

Пугачёв решил заменить дворян на казаков. Всех мятежников он верстал в казаки. Казачество он объявил идеалом России. Элитой. Монголами. Конечно, в XVIII веке улус был государством нежизнеспособным. Но ведь нужно иметь какой-то образ новой державы, когда ломаешь старую.

Бунт Пугачёва был борьбой за новую элиту, а не за свободу. Казаки были свободными. Свободными были башкиры и калмыки. И поначалу Пугачёв не думал о свободе для нации. Он давал свободу лишь тем крестьянам, которые вступали в его войско и становились казаками. Когда припекло, тогда Пугачёв и объявил свободными всех крестьян поголовно. Отмена неволи была не целью бунта, а средством борьбы мятежников со старой элитой — с дворянами.

Созревание элиты в России запоздало, потому что для дворянства не было стимула исполнять свою миссию. Дворянству и без миссии было комфортно: страна лидировала на мировых рынках, деньги текли рекой. Несовпадение целей элиты и нации — извечная драма России. В расцвете царствования Екатерины потребность нации в элите оказалась куда выше, чем потребность элиты в нации. И в этот зазор эволюций прорвался буран казачьей пугачёвщины — альтернативный проект России».

Екатерина II (портрет)

С Ивановым можно поспорить в характеристике петровского дворянства как «элиты нации» — по сути это была отдельная нацияили прото-нация, для которой порабощенные туземцы были просто основанием пирамиды ее процветания и могущества. Пугачевский проект в свою очередь предполагал создание новой нациипутем заказачивания великороссов под руководством потомственных казаков. Русский народ таким образом выступил ареной битвы между дворянским и казачьим проектами, в которой последний проиграл. А причины этого цивилизационного поражения Иванов как раз показывает хорошо — степной порядок уже не мог конкурировать с индустриально-городским, встроенным в западную технологическую систему, филиалом которой в Северной Евразии и была петербургская империя. Не поддержав в необходимой для этого мере казачий проект, русский народ остался в подчинении у петровской асабийи и ее государства.

Однако под впечатлением этой войны, в которой они находились на волоске от смерти, последние идут на некоторые уступки. Прекращение распространения крепостничества, прекращение принудительной христианизации и введение ограниченной веротерпимости, признание иноверческого дворянства и вотчинного землевладения, экономическая либерализация в отношении городского населения. Ну, а русское дворянство по праву победителя в этой войне отстояло личную свободу, предоставленную ему Манифестом о вольности дворянства Петра III, от попыток отмены которого пришедшая ему на смену Екатерина была вынуждена окончательно отказаться.

Почему русские крестьянские массы, роптавшие и бежавшие от крепостничества, не смогли или не захотели воевать против его системы в достаточной для этого степени, в том числе, сопротивляясь мобилизации в войска Пугачева, на что указывают многочисленные факты?

В ответе на этот вопрос можно выделить много аспектов.

Во-первых, по самой его природе наивно ожидать от любого крестьянства способности к тотальной военной самомобилизации, которая представляет собой ломку всего его образа жизни и менталитета. Воины и крестьяне — это два разных мира, два разных психотипа в любой стране, и превратить последних в первых можно только вырывая их из одной среды и помещая в другую, чаще всего репрессивными методами.

Во-вторых, примерно за два века — с конца XVI по конец XVIII — был перемолот обширный бунтарский слой великорусской популяции, который проявил себя и в событиях т. н. «смуты», и массовом сопротивлении староверов, в стрелецких бунтах, в бегстве крестьян от крепостничества, а еще раньше — исходе опальной аристократии в Литву. Непрерывную цепь этих событий так и принято называть в русской историографии — «бунташским веком». Сказать, что так вел себя народ, изначально пассивный и рабский, было бы, мягко говоря, большой натяжкой. В данный период русские, напротив, проявляют себя как народ необузданный, активный, бунтарский. И — что важно — платят за эти качества огромную цену. Так, в период с начала массовых репрессий Опричнины и до завершения цикла восстаний и войн т. н. «смуты», русские потеряли до половины своей численности. Огромная цифра, которой достаточно, чтобы переломить хребет любому этносу, но, как мы видим, остатков бунтарских сил русского народа хватает еще на век участия в восстаниях и исходах.

В-третьих, на контрасте с этим государство Романовых не только закрепостило большую часть русских и выдавило на обочину их вольнолюбивые остатки, но и обеспечило основной массе народа условия для активного размножения. С воцарения Романовых до конца XVIII века великорусское население возрастает примерно в 5 раз — с примерно 4 миллионов до примерно 20. К середине следующего века эта цифра возрастет еще на 15 миллионов, создав предпосылки для демографического взрыва, который начнется уже после отмены крепостничества в темпе 1,5 % — 1,8 % ежегодно, когда русские превратятся в самую молодую в возрастном отношении и многодетную (7 детей в среднем на семью, в крестьянских семьях — в районе 10) этно-популяцию Европы.

Фундамент для подобного размножения очевидно был заложен при Романовых. Крепостничество стало не просто ценой, которую пришлось за него заплатить, но и, возможно, его условием, учитывая то, что, обилие в популяции необузданных, «бунташных» людей не способствовало ее размножению.

В этом смысле можно сказать, что именно с поражением пугачевского восстания побеждает и утверждается социо-политическая матрица русскихкак этно-популяции с доминантой закрепощенной крестьянской массы, которую разводит, стрижет и периодически подрезает родное государство («Паситесь, мирные народы…»). Возникает своего рода симбиоз между абсолютистским имперским государством и «большим народом» — государство как пастух обеспечивает народу как стаду размножение, а народ обеспечивает государство ресурсами, необходимыми для его экспансии — хлебом и мясом, своим, пушечным. Вне этого симбиоза оказываются русские «малые народы» — староверы и прочие сектанты, в которые продолжается исход тех, кто не способен оценить прелести крепостной жизни. Что касается дворянства, его в принципе следует рассматривать как колонизаторов среди туземцев. Позже появляются и новые группы, выпадающие как из служивого сословия, так и из большого народа — разночинцы, интеллигенты, «лишние люди». Но о них позже.