Вадим Сидоров - Незавершенная революция

Впрочем, было бы ошибкой рассматривать казачество как этнический монолит. Разница между основными двумя их группами: запорожскими(от которых пошли кубанские) и донскимиочевидна во многих отношениях, и как раз может быть объяснена и разной интенсивностью воздействия разных неславянских народов, аланских или тюркских. Те и другие при этом говорили на языках со славянской основой и были православными, что в позволяет считать их частью восточнославянско-руського континуума, той его пограничной части, которая корнями уходит во взаимодействие (прото)славянских, аланских и тюркских племенных групп в эпоху Великого переселения народов. Кстати, интересно, что в дальнейшем казаки будут двигаться на восток — к Яику и в Сибирь примерно по маршруту Половецкой Степи (Дешт-и-Кипчак), который также накладывается на маршрут миграций алано-иранских племен (см. происхождение башкирского рода бурзяни североиранский субстрат у чувашей и «мордвы»). То есть, налицо феномен с очень глубокой этнической историей, однозначную этническую доминанту в происхождении которого сейчас установить сложно, но этническая специфика которого очевидна.

Тем не менее, в рамках настоящего исследования нас казаки интересуют прежде всего как « политический народ», которым их есть все основания считать, несмотря на разные мнения о его этногенезе. В отличие от покрытой мраком древней истории влившихся в него этнокомпонентов специфика его социо-политической организации и интересов в интересующий нас период русской истории особых вопросов не вызывает. Казаки были республиканским политическим сообществом, основанным на принципах классической военной демократии, и выстраивающим свои отношения с внешними силами, будь то дружба или вражда, отталкиваясь от этого.

О роли, которую сыграли казаки в российской истории, уже говорилось. В Украине горячая преданность казаков идеалам православия и его защиты привела их к конфликту с Речью Посполитой и ее католическо-униатским истеблишментом, а его развитие в свою очередь — к союзу с Московией. При этом в самой России, на ее окраинах в тот момент казачья среда начинает бродить антимосковскими настроениями. На это противостояние накладывается и религиозный фактор — большинство казаков не приняли никоновских реформ и остались верны древлеправославию. Что неудивительно, так как в силу их автономности у властей и церковного истеблишмента не было таких возможностей, как в Московии, навязать им ее.

То есть, получается, что еще в XVII веке устремления украинских и российских казаков отличались — если первые искали союза с единоверной Москвой, то вторые отталкивались от Москвы для них иноверной. Однако к моменту, когда российские автохтонистские герильи с участием казаков достигают апогея, то есть, в XVIII веке, уже и украинские казаки начинают противостоять гегемонизму уже Петербурга, как это было с гетманом Мазепой. В итоге, и в России, и в Украине, превращенной в Малороссию, фронда казачества против Империи прекращается одинаковым образом — уничтожением его республиканской политической независимости. Но если с донскими, яицкими и терскими казаками это делается путем их постановки на службу в форме реестрового казачества, то украинские казаки просто ликвидируются как вид, путем их превращения в российских, то есть переселения запорожских казаков на Кубань (после пугачевского восстания были расселены и волжские казаки).

Собственно, на этом историю казачьего политического проекта в Российской империи можно считать закрытой. После ее краха в гражданскую войну на непродолжительное время будет восстановлено Всевеликое Войско Донское, провозглашенное в 1918 году, но в силу отсутствия у его лидеров четких национально-политических приоритетов оно станет жертвой несостоятельности Белого движения как одна из его частей. В 40-е годы смещенный глава ВВД Петр Краснов будет действовать, сделав выводы из этой истории, и ставя во главу угла борьбы против сталинского режима в составе немецких сил, исключительно казачьи цели и интересы. Однако на этот раз казачьи националисты станут заложниками уже поражения немцев.

Однако если в России казачество превращается в экзотику на периферии русской жизни, то в Украине с ним происходит интересная метаморфоза. Точнее, не с ним, а с его мифом. В XVII веке русько-украинский (малорусский в смысле нашего повествования, но не малороссийский как часть «общерусского») проект стал жертвой войны между сторонниками и противниками унии, авангардом которых выступили именно казаки, что и привело их в объятия Москвы. В итоге украинский проект самоуничтожился, а с ним и украинское казачество, фактически выступившее инициатором такого самоуничтожения. Однако когда в XIX веке возникает и начинает развиваться украинский национализм, двумя его драйверами становятся именно униаты и казаки, но если первые как законодатели мод «украинского Пьемонта» — Галиции и позже костяк бандеровского движения в нем, то вторые в качестве нациеобразующего мифа. То есть, не казачество, проигравшее само и подсекшее малорусизм, а его антагонисты создали украинское национальное движение, из которого в XIX веке возникает украинская политическая нация, но казачий миф становится ее национальным мифом, до такой степени, что в украинском гимне присутствуют слова «и покажем, что мы, братья, казачьего роду».

В свою очередь формирующееся белорусское национальное самосознание находит опору в мифе литвинизма, но не литовском в этническом смысле, а мифе Великого княжества Литовского, Руського и Жемойтского, руськая или русинская часть которого и рассматривается им как исток беларусизма. Эта связь с балтамив случае с белорусами рассматривается в контексте особого значения для них балтского фактора вплоть до утверждений о том, что беларусы это славянизированные балты, а не славяне.

Гетман Мазепа

И в случае с украинцами, и в случае с белорусами, однако, проблемой их национализмов был пассивно-приспособленческий характер крестьянского большинства соответствующих этносов. Известный идеолог украинского национализма Дмитрий Донцовна этом основании даже сформировал тезис об извечном противостоянии «казаков и свинопасов», весьма созвучный тезису такого критика украинства как Николай Ульянов, который выводил его из степного элемента, противопоставляя малороссийскому большинству, тяготеющему де к общерусскому единству. Впрочем, во время событий т. н. гражданской войны 1918–1921 гг именно украинское крестьянство стало опорой левого крыла украинского революционного национализма — петлюровцев. Массовую поддержку такому же лево-националистическому по сути бандеровскому движению оказало крестьянство Западной Украины. А вот белорусский национализм такой поддержки своего крестьянства завоевать не смог, оставшись во многом уделом элитарной прослойки, в значительной степени униатской (греко-католической) или католической (римо-католической) по своим корням.