Александр Кравчук - Перикл и Аспазия

Таковы были аргументы Перикла. Они заслужили всеобщее одобрение своей убедительностью и продуманностью. Однако по мере развития событий настроение людей быстро менялось. С грустью они покидали свои дома, жалуясь на городскую тесноту и дороговизну. Но самое настоящее отчаяние охватило афинян, когда враги отступили от Энои и двинулись в глубь Аттики, опустошая по пути ее самые плодородные районы — земли Элевсина, Фриасии и Ахарн.

Говорили, что спартанцы нарочно расположились в Ахарнах, ибо их жители составляли весьма влиятельную часть афинских граждан. Архидам рассчитывал, что они бросятся на защиту своего добра и увлекут за собой всех остальных. Однако вопреки надеждам спартанцев до битвы дело не дошло, хотя в городе и росло недовольство прежде всего против Перикла, которого обвинили в некомпетентности и бездействии.

После бесплодных ожиданий встречи с афинской армией спартанцы в конце концов свернули лагерь в Ахарнах. Опустошив северные и восточные окраины Аттики, они вернулись на Пелопоннес через Беотию и Мегару. Армия была распущена, солдаты разошлись по домам. Нашествие на Аттику продолжалось всего сорок дней, да оно и не могло длиться дольше: для такого большого количества людей не удалось собрать и доставить продовольствие.

Враг еще стоял на аттической земле, когда из Пирея вышел сильный флот: сто триер подняли на борт тысячу гоплитов и четыреста лучников. Эскадра обогнула Пелопоннес и, получив подкрепления от керкирян и других союзников, атаковала южное и западное побережье полуострова, а также Акарнанию. Афиняне оставили после себя пепелища, но нигде не расположились надолго: это была только месть, не больше.

Осенью того же 431 г. после выполнения задания флот возвратился в Эгейское море. На обратном пути в Афины моряки завернули на Эгину и с радостью приветствовали новые тамошние порядки. Еще летом все старые жители острова были выселены, а их земли разделены между афинскими колонистами. Это были жестокие и лишь частично оправданные стратегическими соображениями действия: эгиняне всегда испытывали к спартанцам дружеские чувства, а их остров располагался в заливе между Аттикой и Пелопоннесом. Что касается главной причины бесчеловечного отношения к островитянам, то ею была взаимная ненависть, которую афиняне и эгиняне испытывали друг к другу из поколения в поколение. Наконец-то Перикл добился своего: вынул соринку из глаза Пирея. Большинство изгнанников спартанцы поселили на Пелопоннесе, а часть эгинян, некогда самых лучших купцов и мореходов в Элладе, разбрелись по всему свету.

Во время стоянки на Эгине моряки и солдаты эскадры узнали еще об одном счастливом событии. Большая афинская армия, в которой только гоплитов было тринадцать тысяч, вторглась в пределы Мегары. Флот сразу же присоединился к этому походу. Совместными усилиями с моря и суши удалось опустошить значительные районы Мегариды. Такова была месть за совершенное на аттической земле летом. Именно в то лето, когда военные действия были в самом разгаре, случилось солнечное затмение. Солнце стало размером не больше месяца в новолуние, сделалось так темно, что можно было разглядеть звезды на небе. А произошло это затмение на третий день августа.

Пришла зима и прекратила все битвы на суше и па море. Вот тогда-то афиняне и устроили торжественные похороны своих воинов, погибших в первый год войны. Сделано это было за счет государства. На кладбище за Дипилонскими воротами появилась еще одна братская могила, а прощальную речь над ней произнес сам Перикл.

В толпе слушателей стоял и молодой Фукидид, сын Олора. Вместе с другими он жадно ловил возвышенные слова оратора, взволнованный их величественностью, в которой, однако, не было ни малейшей грусти. Перикл просто воспользовался случаем, чтобы прославить государство, во имя которого эти молодые мужчины отдали свою жизнь на стольких полях сражений. Он хотел оправдать нынешнюю войну, внушить своим слушателям чувство гордости за родину и уверенность в победе, сколько бы крови и жертв она ни стоила.

Главные мысли погребальной речи Фукидид прекрасно запомнил и позднее воспроизвел их в своем труде. Вот некоторые из них: «Прежде чем начать хвалу павшим, которых мы здесь погребаем, хочу сказать о строе нашего города, о тех наших установлениях, которые и привели его к нынешнему величию. Полагаю, что и сегодня уместно вспомнить это, и всем собравшимся здесь гражданам и чужеземцам будет уместно об этом услышать.

Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством.

В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услугу государству. В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не высказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом из уважения к ним и повинуемся властям и законам, в особенности устанавливаемым в защиту обижаемых, а также законам неписаным, нарушение которых все считают постыдным.

Мы ввели много разнообразных развлечений для отдохновения души от трудов и забот, из года в год у нас повторяются игры и празднества. И со всего света в наш город благодаря его величию и значению стекается на рынок все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.

В военных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его, не высылаем чужестранцев из страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя пользу. Ведь мы полагаемся главным образом не столько на военные приготовления и хитрости, как на наше личное мужество. Между тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным нам противником. Этим, как и многим другим, наш город и вызывает удивление.