Александр Янов - Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Пайпса начитались в студенческие годы бывшие главы правительств.

Обратимся, однако, к элементарной арифметике. Если «патримониальное» государство восторжествовало в России в середине XVII века, а во второй половине XVIII оно уже было отменено, то сколько десятилетий - даже полностью соглашаясь с теорией Пайпса - оно в ней существовало? Выходит, что речь-то у нас вовсе не о «России при старом режиме», как обещает заголовок книги, но лишь об одном столетии.

Когда б хоть так! К сожалению, время, зарезервированное Пайпсом для «старого режима», будет неумолимо, как мы сейчас увидим, сжиматься, подобно шагреневой коже. И нет никакой нужды загонять автора в эту ловушку, он целеустремленно шагает в нее сам. Вот смотрите. «Во второй половине XVII века из 888 тысяч тягловых (т.е. облагаемых налогом. А.Я.) хозяйств России, 67% сидело на земле, принадлежавшей боярам и дворянству... и 13,3% держала церковь. Другими словами, 80,3% тягловых хозяйств были под частным контролем. Государству принадлежало лишь 9,3%». (47)

Продолжим наши вычисления. Если уже к концу XVII века собственность четверых из каждых пяти детей российского paterfamilias была под частным контролем, сколько оставалось ему лет для патримониального управления своей «примитивной семьей»? Пятьдесят? Увы, ситуация еще хуже. Ибо вопреки утверждению Пайпса, московское государство НИКОГДА не смогло ликвидировать в стране частную собственность. Это правда, что старинная клановая собственность отчасти сгорела в огне самодержавной революции Грозного и была во многих случапях заменена поместьями. Но одновременно с уменьшением числа традиционных вотчин, сами поместья стали практически немедленно превращаться в... ВОТЧИНЫ. Вот что рассказал нам об этом в своей последней работе один из лучших знатоков феодальной собственности в России покойный Анатолий Михайлович Сахаров: «Поместья всё больше и больше адаптируются к интересам своих владельцев и обнаруживают всё больше вотчинных элементов. Со временем они преобразовывались в так называемые ‘выслуженные вотчины’. Эта концепция, кажется, была впервые употреблена в указе 1572 г., где клановым вотчинам противопоставлены ‘вотчины, дарованные государем. Продажа запустелых поместий как вотчин - с единственным условием, что покупатель не имеет права передавать их монастырю, - берет начало в тот же период. Практика продажи поместий как вотчин была широко распространена в первой половине XVII века вместе с дарованием поместий как вотчин как вознаграждения за службу. Больше того, после Смутного времени (т.е. вначапеXVII века, как раз в момент, когда, согласно теории Пайпса, «завершалась» экспроприация собственности государством) установилась точная норма: одна пятая поместья была ‘выслуженной вотчиной’. Нужда казны в деньгах и попытка добиться твердой поддержки дворянства были причинами этой трансформации поместий в вотчины, которая постоянно возрастала в XVI и в начале XVII века». (48)

Итак, на наших глазах осталась русская история БЕЗ ЕДИНОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ, пригодного для «старого режима». Просто некуда его больше приткнуть. И с ним распадается, уходит в небытие теория «патримониальной России», претендовавшая на то, чтобы заменить своих некогда грозных соперниц – монгольскую и византийскую -- теории «русского деспотизма». Но дело было сделано. Студенты учили русскую историю «по Пайпсу».

СОПОСТАВИМ СТРАНИЦЫ

Из фундаментальных «ножниц» между теорией и историей вытекает у Пайпса такая массированная серия фактических противоречий, что бедные мои студенты стонали, спрашивая в отчаянии: да перечитывал ли свой текст автор прежде, чем отдать его в печать? (И тем более, добавлю от себя, в перевод на русский?) Вот лишь несколько примеров. (Я, впрочем, цитирую оригинал – первое американское издание 1974 года).

На странице 86 читаем: «Распространение царского домена на всю страну вполне сопоставимо с революцией сверху. И сопротивлениебылоСООТВЕТСТВУЮЩИМ». Мы уже знаем, кто сопротивлялся: «ведущие семьи страны», гордая аристократия. «сознательно отделявшая себя от парвеню из служилого класса». Как было сломать это сопротивление без кровавой революции? А на странице 172: «Русское государство формировалось, НЕ ВСТРЕЧАЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ со стороны укорененных земельных интересов -- абсолютно фундаментальный факт его исторической эволюции».

На странице 85 узнаем, что «государство и общество были вовлечены в непрерывный конфликт», связанный с ликвидацией частной собственности на землю, а еще через 87 страниц, что «на протяжении трех столетий, отделяющих царствование Ивана III от царствования Екатерины II, русский эквивалент аристократической элиты владел землей лишь по милости государства».

Но как же, помилуйте, примирить отсутствие «укорененных земельных интересов» с «непрерывной борьбой» за их искоренение? Как согласовать сильное вотчинное боярство, о котором сам автор говорит, что Дума «в XIV, XV и в первой половине XVI века была... отчетливо аристократической» (49), с «землевладением по милости государства»? Как в стране, где даже идеи государства не существовало, могло оно быть вовлечено в то же самое время в многовековую смертельную борьбу с элитой страны? Почему «патримониальное» государство, столько лет конспирировавшее против частной собственности, принялось вдруг разрушать результаты своей многовековой конспирации? Вполне законные, согласитесь, вопросы. Ни на один из них не смог я своим студентам ответить.

Как, вероятно, заметил читатель, моя роль в критике «России при старом режиме» минимальна. Автор сам без посторонней помощи разрушил свою «патримониальную» теорию, проглатывая ее, - пользуясь его собственным выражением, -- кусок за куском.

ЛОГИКА ПАЙПСА

Спора нет, не было ему нужды следовать логике Тойнби или Виттфогеля, или А.Н. Сахарова. Но собственной-то логике следовать был он обязан. И, как это ни странно - после стольких несообразностей и противоречий самому себе -- некая логика в его работе и впрямь присутствует. К сожалению, однако, это логика все той же биполярной модели, которую Пайпс столь решительно отмел в своем теоретическом введении.

Одобрительно цитируя знаменитого французского мыслителя XVI века Жана Бодена, о котором речь у нас еще впереди, Пайпс по сути признал, что заимствовал свою модель России как «патримониальной монархии» у него. Боден, правда, называл ее иначе. Вот что писал он за четыре столетия до Пайпса: отличительная характеристика СЕНЬОРИАЛЬНОЙ монархии в том, что «принц становится господином над вещами и личностью своих подданных, управляя ими как глава семьи своими рабами... В Европе есть лишь два таких режима, один в Турции, другой в Московии, хотя они очень распространены в Азии и в Африке. В Западной Европе народы не потерпели бы такого правительства». (50)