Александр Янов - Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Главный вопрос предстоящей второй части работы такой: КОГДА случился в истории России тот тектонический сдвиг, что превратил ее из обыкновенной североевропейской страны – в сложносочиненное самодержавие? Сам по себе сдвиг не отрицает никто. То, что начинала Россия свое историческое путешествие европейской страной, признают, как мы видели, и Виттфогель и даже основоположники евразийства (с их сегодняшними наследниками нам еще предстоит разбираться). Но...

Но связывали они (как и многие другие) этот роковой сдвиг с ордынским завоеванием. Вот так: жил, мол, себе на периферии Европы нормальный народ, не лучше и не хуже других, а потом пришли завоеватели – и превратили его в Орду. Хлипкая версия, отчаянно уязвимая. Возражений против нее не счесть. Ну вот хоть одно: много народов завоевали монголы – и ни один из них не превратился в Орду. Одна лишь Россия. Почему? Не спрашивают, однако. Мои возражения воспринимают как ересь, встречают в штыки. Несмотря на то, что оно, единственное, детально обосновано и тщательно документировано.

Я утверждаю, что государственность свою Россия начала строить В ПРОЦЕССЕ освобождения от монгольского ига и что на протяжении почти столетия существовала она как «почти европейское» абсолютистское государство. И произошел этот самый тектонический сдвиг в результате вполне отечественной Самодержавной революции Ивана Грозного, Точно так же, как рухнула четыре столетия спустя, в 1917, в результате Октябрьской революции петровская, тоже уже «почти европейская» Россия.

Почему никому не приходит в голову объявить петровскую Россию не более, чем ПОДГОТОВКОЙ большевизма, как трактуют эпоху ЕС (Иван III, мол, готовил почву для тектонического сдвига при Иване IV)?Скорее всего потому, что о петровской России написаны тома, а о ключевых событиях эпохи ЕС, открытием которых мы обязаны советским историкам-шестидесятникам, на Западе узнали, как я уже говорил, лишь в 1981 году из американского издания моей книги. А в отечестве, судя по неоевразийской литературе, о них, боюсь, и по сию пору не знают.

Так или иначе, в этом суть того, что мне предстоит доказать. Но зто впереди. А здесь уместно, наверное, подвести предварительные итоги первой части нашей с читателем работы - в трех фразах. Вот они.

Если "мир-империи" (или азиатские деспотии, на языке Виттфогеля и Пайпса) в принципе отрицали латентные ограничения власти, а европейские абсолютные монархии были на них основаны, то самодержавная государственность и отрицала их и признавала (в зависимости от фазы исторического цикла). Иначе говоря, даже в самые мрачные времена своей истории Россия никогда не была азиатской деспотией. Рецензент упрекнул меня: а что же Сталин? Отвечу: а что же десталинизация после него? Вспомните Аристотеля. Тиран? Да. Деспот? Нет. Но это так, реплика в сторону.

Если европейские монархии модернизировались более или менее последовательно, а "мир-империи" тысячелетиями топтались на месте, то самодержавие и модернизировалось, порою бурно и стремительно (в институциональном и технико-производственном смысле), и подолгу топталось на месте, стагнировало. Другими словами, на самодержавном отрезке её прошлого в России не было – и не могло быть – европейского абсолютизма.

Невольно создается впечатление, что в какой-то момент своей истории и мы теперь знаем в какой, Россия отчалила от одного политического берега (того -- с относительно полным набором латентных ограничений власти) и никогда не пристала к другому (где власть навсегда освободилась бы от каких бы то ни было ограничений).

Глава девятая. Решающий вопрос

Отвечая в первой части книги на загадку Тредголда «Где место России в истории?», т.е. в Европе или в Азии, мы убедились, что центральный ее вопрос, на котором держится консенсус, был с самого начала поставлен неправильно. Если речь шла о самодержавном отрезке русского прошлого, т.е. от 1560 года до сегодняшнего дня, - а спрашивал Тредголд совершенно очевидно именно о нем - то ответ наш был: на поверку оказалось самодержавие попеременно правлением и европейским и азиатским

Само собою разумеется, что ровно ничего общего не имеет эта полуазиатская власть с «мистическим одиночеством» или «вечным распутьем», «несовместимым с европейской системой ценностей», о которых слышали мы от неоевразийцев. Не только совместимо, самодержавие с европейской системой ценностей, оно ПРОИЗОШЛО из нее. Даже в младенческие свои, преордынские десять поколений, с Х до почти половины ХIII века, протогосударственный конгломерат варяжских княжеств и вечевых городов, известный под именем Киевской (точнее Киевско-Новгородской) Руси, тот, с которого начиналась Россия был неоспоримо СВОИМ в Европе. Это практически школьная пропись.

Ярослав Мудрый (это середина ХI века) был женат на дочери шведского короля. Трех своих сыновей он поженил на европейских принцессах, а трех дочерей выдал замуж за норвежского, венгерского и французского королей. Одна из его сестер была королевой Польши, другая замужем за византийским принцем. Ярослав предоставлял политическое убежище европейским принцам, изгнанным из своих стран, - из Норвегии, из Венгрии даже из Англии (четвертая его дочь была английской принцессой). Это и означало быть своим в тогдашней Европе.

Я не хочу сказать, что никто в западном консенсусе не оспаривает этого. Были и такие. Мы видели, что Виттфогель в ранних своих статьях подозревал Русь в предрасположенности к принятию «китайской заразы» деспотизма. Впоследствии под давлением критики он от этого отрекся. Но помним мы также, что верный его оруженосец и беспощадный критик Тибор Самуэли публично отругал его за такое отступление от ортодоксии консенсуса, как он ее понимал. «Совершенно недостаточно, - писал он, как мы помним, - одной силы примера, одной доступности средств, чтобы правительственная система, столь чуждая всей прежней политической традиции России, пустила вдруг в ней корни и расцвела. В конце концов, балканские страны оставались под турецким владычеством дольше, чем Россия под монгольским игом, и ни одна из них не стала после освобождения восточным деспотизмом. Так дело не пойдет».

А как пойдет? Киевско-Новгородская Русь была, поправлял Виттфогеля британский историк, под непрерывной атакой со всех сторон. С запада на нее наступала Литва, с востока – степняки, сначала печенеги, потом половцы. «Ее национальное выживание, говорит Самуэли, зависело от перманентной мобилизации ее скудных ресурсов для обороны». Смертельная опасность делала это для нее буквально «вопросом жизни и смерти». Выбора не было. Чем еще могла стать страна, напрягавшая все силы для того, чтобы просто выжить во враждебном окружении, если в конечном счете не «московским вариантом азиатского деспотизма»?