Александр Янов - Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Но если Дьяконов прав, чего стоят все сомнения, все муки консенсуса, вся загадка Тредголда? Какая азиатская империя? А кто усомнится, что Дьяконов прав? В 2019 году исполнилось 130 лет со времени издания его книги, прошло пять поколений историков, и никто – никто! – даже не попытался оспорить его документацию. Но рассказал я пока что лишь малую часть ее НАЧАЛА. Продолжение куда важнее - и интереснее.

Да, возражали – и возражают, - что литовско-русская империя была государством многоконфессиональным, и влияние католичества в нем, по мере сближения с Польшей, - великий князь литовский был королем польским – росло. И православные магнаты Литвы потому, мол, и бежали в православную Москву, что чувствовали себя в ней комфортней. Допустим.

Но тут ловушка. Потому что, начиная с 1560 года, т.е. с воцарения самодержавия, когда Москва и впрямь начала вдруг походить на азиатскую империю, вектор миграции немедленно ПЕРЕМЕНИЛСЯ, да как! На 180 градусов. И те же православные паны сплошным потоком устремились обратно – в полукатолическую Литву. И риторика обоих правительств переменилась как по волшебству. Теперь уже Вильно разглядело в перебежчиках не «зрадцев», но почтенных политэмигрантов, а Москва Ивана Грозного кипела злобой, объявляя беглецов изменниками. Теперь она провозглашала, что «во всей вселенной кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет». А король, преисполнившись вдруг гуманности, снисходительно разъяснял Москве, что «таковых людей, которые отчизны оставивши, от зневоленья и кровопролитья горла свои уносят», ласкать нужно, а не выдавать тирану.

Дьяконов сдержанно резюмировал: «Обстоятельства круто изменились и почти непрерывной вереницей отъездчики тянутся из Москвы в Литву. Соответственно изменились и взгляды московских и литовских правительственных сфер» (11).

Но почему «почти непрерывной вереницей» потянулись из Москвы отъездчики, презрев свои вчерашние конфессиональные предепочтения, это лишь первый вопрос, на который нам предстоит ответить. Есть и другие, не менее важные, что ставит перед ними документальное исследование Дьяконова.

И прежде всего такой: следует ли нам до такой степени усомниться в здравом уме и твердой памяти князей Воротынских или Трубецких, чтобы допустить, что предпочли они свободе рабство, как изображают эпигоны «холопское царство»,то есть Москву Ивана III, вполне либеральной власти литовских государей? Что сознательно ввергли они судьбу близких им людей, не говоря уже о собственных семьях, в лапы московского деспота? Ведь если правы неоевразийцы, все эти гордые и просвещенные для своего времени литовские вельможи, наводнившние Москву между 1480 и 1560-м, должны были СОЙТИ С УМА, чтобы прорываться в эту азиатскую империю с опасностью для жизни сквозь пограничную стражу короля.

Поскольку в их коллективное помешательство поверить трудно, придется нам допустить, что видели эти люди мир несколько иначе, чем сегодняшние эпигоны консенсуса. И бежали они не в азиатскую империю, а в такую же, как и Литва, абсолютную монархию, где достоинство их так же, как безопасность их семей и их собственности, будут обеспечены ничуть не меньше, чем в европейской Литве.

И если многие из них, как мы видели, передумали после 1560 года и устремились ОБРАТНО, то означать это могло лишь одно: в Москве 1560 года и впрямь произошло что-то ужасное. А именно тектонический сдвиг (и кончилась в моих терминах эпоха ЕС). Подобно СССР после 1917, Москва вдруг, стала ДРУГОЙ СТРАНОЙ, не той, в которую они бежали: « и затворил царь страну аки во адове твердыне», как писал князь Курбский. Началась эра самодержавия. Честно, я просто не вижу, как можно толковать открытие Дьяконова иначе.

И все же не смею я не ответить на элементарный вопрос: да, допустим, европейское происхождение русской государственность, вопреки западному консенсусу и отечественным неоевразийцам, доказано но нам-то сегодня, полтысячи лет спустя, что с того? Об этом и поговорим в следующих главах.

Глава десятая. В чем неправ Петр Струве?

«Если европейской традиции, или тенденции, не было, если история страны – история «тысячелетнего рабства» или унаследованного от монголов и ставшего русским генетическим кодом «ордынства», то в отечественном прошлом нам с вами опереться не на что. Тогда наше историческое сознание обречено быть исключительно негативистским. А это значит, что тогда у нас нет в стране своего прошлого, а, следовательно, нет и будущего» .

И.М. Клямкин. 2010 г.

Петр Бернгардович Струве исходил из того же постулата, что и Игорь Моисеевич Клямкин, высказывание которого я вынес в эпиграф этой главы: без свободного. прошлого под вопросом свободное будущее России. Великие культурные державы не начинаются с нуля. Разница лишь хронологическая: Струве был уверен, как принято было в его время, что «европейской сделал Россию Петр», а Клямкин – что Екатерина.

Но поскольку в 1918 году, когда писал он свою знаменитую историческую статью для сборника «Из глубины», настроен был Струве трагически, решил он, что петровская традиция оказалась разрушенной -- задолго до большевистской революции (иначе, мол, не похоронили бы ее окончательно большевики). И назвал дату, когда именно была она разрушена – 25 февраля 1730 года.

В этот день Анна Иоанновна на глазах у потрясенного шляхетства разорвала «Кондиции» Верховного Тайного совета (по сути, Конституцию послепетровской России). Я подробно описал этот эпизод в книге «Тень Грозного царя» (Москва, 1997) и не место его здесь повторять. Скажу лишь, что Струве и прав и неправ (точно так же замечу в скобках, как и Клямкин, который относит начало европейской традиции/тенденции России туда же примерно, куда относит его Пайпс, -- вспомните в этой связи примечательную историю о «Совете взаимодействия» в Вводной главе. Но я о Струве).

Прав он в том, что обычная в России после диктатуры оттепель и впрямь бушевала в стране практически с момента смерти Петра, но между 19 января, когда внезапно умер и Петр II и началось междуцарствие, и 25 февраля 1730-го оттепель эта отчетливо переросла в ситуацию «прорыва», т.е. политической революции. Послепетровское поколение, так же, как столетие спустя декабристы, повернулось против самовластья. «Русские, - доносил в Париж французский резидент Маньян, - опасаются самовластного правления, которое может повторяться до тех пор, пока государи будут неограниченны, и вследствие этого готовы уничтожить самодержавие».

Подтверждая это наблюдение, доносил в Мадрид испанский посол герцог де Лирия: «Русские намерены считать царицу лицом, которому они отдают корону как бы на хранение, чтобы в продолжение ее жизни составить свой план управления на будущее. Твердо решившись на это, они имеют три идеи об управлении, о которых еще не согласились: первая – следовать примеру Англии, где король ничего не может делать без парламента; вторая – взять пример с управления Польши, имея выборного монарха; и третья – учредить республику по всей форме, без монархии. Какой из этих трех идей они будут следовать, еще неизвестно».