Александр Янов - Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Для меня решающая связь горестной судьбы русского крестьянства с успехом иосифлян, предотвративших при Грозном секуляризацию церковных земель, очевидна. Но чтобы убедить читателя, остановлюсь на этой теме, которую почему-то оставили в последние годы без внимания отечественные историки, подробнее.

ОШИБКА ВАЛЛЕРСТАЙНА

История, в отличие от бокса, редко решает спор противоборствующих идейных тенденций чистой победой, нокаутом. Она склонна к компромиссам. Обычно присуждает она победу, так сказать, по очкам - и то после долгого кружного пути, когда зачинатели борьбы давно уже покинули историческую сцену.

После блестящей эпохи европейского Возрождения, когда могло казаться, что вся ткань общественной жизни стремительно рационализируется и дело идет к отделению церкви от государства, пришло время в высшей степени иррациональных религиозных войн эпохи Контрреформации. И все лишь затем, чтоб много поколений спустя церковь действительно была отделена от государства.

Аналогия подходит и к той вековой борьбе между барщиной и денежной рентой, о которой у нас речь. В первой половине XVI века могло казаться, что рента побеждает, и Европа на пороге перемен эпохальных. Потом, однако, прокатилась по континенту мощная волна реакции и, вопреки ожиданиям, победительницей оказалась барщина (во всяком случае, на востоке Европы). И все лишь затем, чтоб столетия спустя история присудила-таки окончательную победу денежной ренте.

Есть масса объяснений, почему в результате этих капризов истории Восточная Европа оказалась в XVII веке в тисках "второго издания крепостного права". Самое популярное из них предложил известный уже нам современный историк Иммануил Валлерстайн в книге The Modern World System. Согласно ему, рождение капитализма в Западной Европе оказалось фатальным для Восточной. За превращение Запада во "всемирную фабрику" Восток заплатил превращением в "европейскую кладовую". Это "всемирное разделение труда" и привело повсюду в Восточной Европе и ,в частности в России, к закрепощению крестьянства, на столетия изуродововшего попутно судьбу страны.

Универсальность этого объяснения поначалу очаровывает. Но лишь до тех пор, покуда не присмотримся мы к деталям колоссальной картины, нарисованной Валлерстайном. А присмотревшись, обнаруживаем, что на самом деле была она куда более сложной. Оказывается, в частности, что в североевропейских странах, сумевших в XVI веке провести церковную Реформацию, т.е. утолить земельный голод помещиков за счет монастырских земель, крепостничество так и осталось явлением периферийным, т.е. не вышло за пределы бывших церковных имений, конфискованных государством.

На черных землях, как и на тех, что принадлежали вотчинной аристократии, процесс дефеодализации, начавшийся в XV веке, продолжался в этих странах как ни в чем не бывало. Естественно поэтому, что в свободных от крепостного права секторах народного хозяйства кокон предбуржуазии смог уже в XVIII веке превратиться в бабочку, расправить крылья и полететь. Короче говоря, тотальным крепостничество стало в Восточной Европе лишь там, где Реформация потерпела поражение, т.е. в странах католических. И в России.

Ошибка Валлерстайна таким образом в том, что он смешал в одну кучу две совершенно разные модели того, как отозвалось на Востоке Европы рождение капитализма на Западе (назовем их условно польской и шведской). Выходит, что не одни лишь анонимные экономические силы, которыми оперирует Валлерстайн, но и вполне конкретные национальные элиты несли ответственность за распространение в своих странах крепостного рабства.

Ведь разница между этими моделями поведения национальных элит бросается в глаза. Достаточно одного взгляда на историю, допустим, Дании или Швеции, тоже северных и тоже культурно отсталых стран, судьба которых, как и судьба России, решалась в историческом споре между барщиной и денежной рентой. Обеим, как и России, пришлось отведать и вкус феодальной реакции и произвол тиранов a la Грозный (иные из их королей во всяком случае были несомненными параноиками). В обеих складывалась грозная церковно-помещичья коалиция, чреватая тектоническим сдвигом. С большой степенью вероятности можно сказать, что и Дания, и Швеция побывали на самом краю той самодержавной пропасти, в которую провалилась Россия. Но не упали. Почему?

РЕФОРМАЦИЯ

Причин, наверное, немало. Но решающей выглядит все-таки секуляризация церковных земель, благодаря которой этим странам удалось, в отличие от России, сохранить и независимость своей аристократии, и будущее крестьянской предбуржуазии. Раздав помещикам конфискованные у монастырей земли, они насмерть поссорили их с церковниками, навсегда разрушив их коалицию и предотвратив тем самым роковой тектонический сдвиг.

Когда в 1536 г. король датский Христиан III арестовал епископов и отнял у монастырей их земли, утроив тем самым королевский домен, для помещиков наступил золотой век. Но затронула барщина в Дании лишь один этот сектор национальной экономики. Крепостное право не распространилось, как поветрие, по всей стране и никогда не стало государственной политикой. Даже во второй половине XVII века, когда русское - и польское - крестьянство было уже безнадежно закрепощено, барщину в Дании несло лишь 20 % крестьян, а продажа их без земли вообще не получила распространения.

Шведский пример еще нагляднее. После секуляризации церковных земель в руках помещиков сосредоточилась половина всех пахотных площадей страны. Возник даже страх "лифляндского рабства", т.е. тотального закрепощения крестьян. Но страхом он и остался.

Сравним это с опытом католической Польши, где то же самое "лифляндское рабство" как раз и стало тотальным, - и разница станет очевидной. Католическая модель реакции Восточной Европы на рождение капитализма резко отличалась от протестантской.

Выходит, русское крестьянство тоже не было, вопреки Валлерстайну, обречено на тотальное закрепощение. И не была русская аристократия обречена на опричный разгром и вековое унижение. И не было самодержавие судьбою России. ОНО СТАЛО ЕЮ. Стало потому, что самые её могущественные политические элиты, и в первую очередь иосифлянская церковь, предпочли именно католическую модель реакции на рождение капитализма. Как, однако, оказалась православная Россия в одной компании с католиками?

В ЧУЖОЙ КОМПАНИИ

В конце концов, не было у русской церкви более заклятого врага, нежели католичество, "латинство». Даже в ХХ веке продолжали эту традицию ненависти современные иосифляне-евразийцы. Вот что писал уже в 1922 г. их главный идеолог Петр Савицкий: "Обращающиеся в латинство... подвержены гибели духовной; идут от Истины полной к извращению Истины, от Церкви Христовой к сообществу, предавшему начала церковные в жертву человеческой гордыне". И подчеркивая свое отвращение, обрушивает он на католичество самое страшное в его устах проклятие: "Следует понимать, что в некотором смысле большевизм и латинство... суть соратники и союзники". Читатель легко может представить себе, что говорили о латинстве предшественники Савицкого в XV веке. Для них оно было в буквальном смысле "соратником и союзником" самого Сатаны – анафема, ересь, исчадие ада. И тем не менее...