Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Итак, возвратясь из первой рекогносцировки к своей палатке у Валуева, Наполеон застал там Боссе, префекта двора и камергера, только что прибывшего после 37 дней пути и доставившего несколько бумаг от императрицы. В специальном ящике Боссе привез портрет сына Наполеона. Префект, видя, что завтра предстоит большое сражение, полагал, что император повременит несколько дней с лицезрением портрета. Но все произошло не так [1538].

Как мы уже знаем, размышления о жене и сыне были для Наполеона постоянными во время Русского похода. Большое количество писем, отправленных Марии-Луизе и составленных в короткие промежутки между неотложными делами, проникнуты подлинным чувством стареющего мужчины и государя. Наполеон искренне радовался любому письму или известию, касавшемуся его супруги и любимого сына. Теперь, получив портрет сына перед битвой, Наполеон в волнении приказал немедленно достать его из ящика. Желая, чтобы портрет был все время перед глазами, он распорядился поместить его в палатке. «Его глаза выражали истинное умиление» (Боссе). Желая разделить свои чувства с соратниками, Наполеон созвал всех офицеров своей квартиры и всех генералов, находившихся рядом, чтобы и те увидели портрет. На портрете, выполненном Жераром, был изображен 20-месячный прелестный ребенок, играющий в бильбоке. Правда, вместо палки в его руке был скипетр, а в другой – вместо мяча – земной шар. «Господа, – сказал Наполеон, – когда моему сыну будет 15 лет, верьте, что он будет так же храбр, как на картине». «Этот портрет восхитителен», – добавил он моментом позже. Затем Наполеон приказал одному из лакеев вынести картину из палатки, чтобы офицеры и солдаты гвардии также смогли полюбоваться. Поставленный на складной стул возле палатки, портрет привлек целую толпу любопытствующих. Старые усачи-гвардейцы, множество раз видевшие императорского сына, отпускали замечания: «Надеемся, – сказал один сержант, – что он пойдет дорогой своего отца». «Надеемся, – вторил ему другой, – что у него вырастут усы» (усач-гвардеец хотел, без сомнения, сказать, что Орленок быстро вырастет). Портрет оставался возле палатки довольно долго. Но, вероятно, сразу после возвращения из второй рекогносцировки Наполеон приказал портрет унести: «Уберите его, он слишком юн, чтобы быть на поле битвы» [1539]. Помимо того что уже стало смеркаться, что-то еще заставило Наполеона унести портрет в палатку и поместить его в ящик. Что именно?

Вскоре после Боссе в ставку императора прибыл капитан Фавье. Как нам уже известно, сообщение о серьезной неудаче О.-Ф.-Л. Мармона при Арапилах 22 июля пришло к императору 2 сентября в Гжатске. Тогда Наполеон остался недоволен характером информации. Теперь же он мог узнать о сражении «из первых рук». Наполеон долго беседовал с Фавье, расспросил о ране Мармона. Хотя испанские дела не могли обрадовать императора и он «смутно угадывал все последствия этого несчастного события» (Фэн), в целом рассказ Фавье был им воспринят спокойно, даже «с какой-то насмешливостью». «…Русские дела в данный момент были слишком серьезны для того, чтобы его заботили неудачи герцога Рагузского (Мармона. – В.З. ) в Испании», – вспоминал позже Коленкур [1540]. Пытаясь отогнать от себя неприятные мысли об Испании, Наполеон после разговора с Фавье стал напевать строки из «Оды на фортуну» Жана-Батиста Руссо:

Сюжет, который пришел на память Наполеону, касался событий 2-й Пунической войны, когда консул Гай Теренций Варрон, вопреки мнению другого консула, Луция Эмилия Павла, сторонника постепенного истощения противника, настоял на решительном сражении с Ганнибалом, и это привело к страшному поражению римлян при Каннах. Теперь, сам выступая в роли Ганнибала и видя наконец-то перед собой противника, решившегося на генеральное сражение, Наполеон пытается вдохнуть в себя и в окружающих решимость одержать победу; мысли об Испании пока не должны были отвлекать его от главной задачи. Новости о проигранном Мармоном сражении было решено сохранить в тайне от армии.

Хотя приезд Фавье и известия из Испанской армии составляли тайну, об этом в тот же день узнали многие. Брандт, посланный к генералу Монтиону и задержавшийся в ставке, встретил там своего знакомого капитана Десэ (Desaix), от которого без труда узнал, кто такой Фавье и зачем он приехал. Сам Фавье беседовал в тот день с очень многими [1542]. Храбрый и горячий Фавье, хотя и должен был возвращаться обратно в Испанию, остался для участия в генеральной баталии простым волонтером при 30-м линейном полку, чтобы «показать, что солдаты Испанской армии не уступят в храбрости солдатам Русской армии» [1543].

В 2 – начале 3-го часа пополудни Наполеон отправился во вторую рекогносцировку. Император хотел лучше разглядеть местность и русские позиции (чему в первой поездке мешал утренний туман), а также увидеть перемены, произошедшие днем в русском лагере. Необходимость второй поездки диктовалась и слухами о готовности русских снова начать отступление [1544]. Рапп, отправленный ранее на разведку и возвратившийся около двух часов в ставку, увидел Наполеона разговаривающим с Мюратом и Бертье. Сведения, принесенные Раппом, убедили Мюрата в том, что надо готовиться к бою. «Однако другие генералы продолжали считать, что русские не рискнут и уйдут без сражения». Рапп был противного мнения и стал убеждать, что русские атакуют французскую армию, если она их не опередит. Наполеон, как и Бертье, согласился с Раппом. После чего император потребовал своих лошадей и отправился в рекогносцировку [1545].

Коленкур пишет о второй рекогносцировке мало, отмечая только, что Наполеон «произвел наблюдение с более близких пунктов…» и что император объехал «всю линию и дал диспозиции к атаке завтра». Более подробно остановились на второй поездке Фэн и Деннье, но и они, вероятно, в ней не участвовали. Последний, например, даже считал, что император в этот раз объехал левый фланг «единственно только с вице-королем» [1546]. По всей видимости, во второй раз император начал осмотр с левого фланга, проехав довольно далеко вдоль р. Войны, а возможно, и перейдя ее. Наполеон «долго всматривался в русские биваки без помех…» (Деннье), чему способствовал «туман от дождя» (Фэн). Вероятно, проезжая с левого фланга на правый, возле с. Бородино Наполеон был обстрелян русским орудием [1547]. Затем Наполеон проследовал на правый фланг, окончательно уверившись, «что линия русских продолжается облическим образом, пересекая Московскую дорогу, до высоты большого леса, на который опирался наш (французский. – В.З. ) правый фланг…» [1548]. По словам Деннье, Наполеон увидел, что «многочисленные редуты прикрывают позиции русских». Утром у Наполеона не было уверенности в «облическом» загибе русских позиций; именно поэтому он предполагал русскую атаку Шевардинского редута. Теперь же, когда он ясно увидел возводимые на южном фланге укрепления, русская линия уже определенно предстала в «облическом» виде. Это «окончательно убедило его, что он не ошибся: по возвращении он отдал соответствующие приказы» [1549]. Наполеон окончательно решил начать главную атаку из района Шевардинского редута, откуда «прекрасное дело дивизии Компана открыло нам дорогу» (Фэн).