Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Без сомнения, к началу 10-го Ней и Даву уже не раз просили у Наполеона поддержки, рассчитывая на дивизии Фриана и Клапареда. Но император, верный своему принципу сохранять резервы и понимая, что значительная часть русских войск еще не введена в дело, медлил с решением. Осторожный и методичный Бертье, неизменно находившийся рядом с императором, поддерживал у Наполеона сомнения в необходимости столь решительного и неожиданного шага, как использование резервов уже в начальной стадии сражения. Все же в 9 – самом начале 10-го Наполеон отдает приказ о движении вперед дивизии Клапареда. Однако, достигнув Каменского оврага, она неожиданно была остановлена. Вместо нее на помощь войскам Даву и Нея пошла дивизия Фриана [1960]. Хотя последняя по численности значительно превосходила дивизию Клапареда (7300 против 2500 человек), на что справедливо указывает А. И. Попов, но сама задержка с переброской пехотных подкреплений Даву и Нею заметно приостановила их в целом успешные действия. Когда к 10 часам Фриан подтянул дивизию в район «флешей», русские уже не только смогли привести свои войска в относительный порядок за Семеновским оврагом, но и выбить солдат Богарне с Курганной высоты.

Майор гвардейской артиллерии Булар отмечал, что в прежние сражения офицеры обычно с восхищением наблюдали «за тем, как император демонстрировал зрелищный эффект с помощью одного из своих характерных ударов. И теперь мы тоже ожидали увидеть его лицо, озаренное ликованием, как это бывало в дни его расцвета, когда он демонстрировал какое-нибудь новое чудо. Но сейчас мы ждали напрасно» [1961]. «Все окружающие с изумлением смотрели на него, – пишет Сегюр, – это была ленивая мягкость, лишенная всякой энергии».

К 11 часам, благодаря введению в бой дивизии Фриана и корпусов резервной кавалерии, д. Семеновское была взята. «Эту радостную весть, – писал полковник Лежен, – я повез императору. Когда я подъехал к нему, он с живым интересом следил за этим зрелищем…» Французы, оседлав правый берег в верховьях Семеновского оврага, теперь готовились отразить русскую контратаку. Ней, Даву и Мюрат вновь просят подкреплений. Наполеон мог им дать только гвардию.

Вопрос о той роли, которую сыграл отказ Наполеона использовать императорскую гвардию, является, пожалуй, наиболее важным и дискуссионным среди остальных проблем, которые пытались разрешить современники событий и последующие историки Бородинского сражения (если не брать в расчет те «труды», которые изначально были призваны не найти подлинную истину, а продекламировать истины, установленные властью). Разброс мнений по этому вопросу просто поражает.

Среди тех, кто открыто критиковал решение Наполеона не бросать гвардию в огонь, мы находим двух французских капитанов – участников сражения (Дюпюи из 7-го гусарского полка 1-го кавалерийского корпуса и адъютанта генерала Дессэ Жиро де л’Эна), маршала Гувион Сен-Сира, который не участвовал в битве, интенданта Пюибюска, также судившего о бое с чужих слов, двух участников битвы с русской стороны (Бутурлина и Граббе), которых, правда, трудно оценивать только как «критиков». Что же касается авторитетных суждений Шамбрэ, Сегюра, Лежена и Деннье, то их критика решения императора звучала не открыто, а как бы подспудно, без должной аргументации, порожденная эмоциональной неудовлетворенностью исходом сражения. К группе критиков решения императора позже присоединятся такие историки, как француз Тьер, немец Энгельс, поляк Кукель и американец Рьен [1962].

Главную идею, так или иначе присутствующую в суждениях всех перечисленных авторов, наиболее четко выразил Гувион Сен-Сир: «По исходу Можайского сражения, для меня очевидно, что если бы гвардия была введена вся в то время, когда только одна ее артиллерия была выставлена против колонн русской гвардии, т. е. в ту минуту, когда неприятель производил последние усилия, то введенная с стремительностью и пониманием дела, каких следовало ожидать от ее начальников, под глазами и по голосу своего императора, она совершила бы чудеса; что тогда русская армия была бы не только побеждена, но опрокинута, приведена в расстройство, частью истреблена, а остатки ее рассеяны к пределам империи. При таком предположении Наполеон все еще мог исполнить то, чего желал: занять зимние квартиры в Москве, весною продолжить свои успехи или предложить Александру такой мир, который можно бы принять». Тьер добавляет к этому, что атака гвардии могла бы быть энергично поддержана дивизиями Дельзона, Брусье, Морана и Жерара, а справа – дивизией Дессэ, которые хотя и были уже ослабленными, но все еще способными на большие усилия.

Причины, вызвавшие решение императора, авторы видели чаще всего, во-первых, в размышлениях Наполеона о результатах всей кампании и судьбе Империи; во-вторых, в неожиданном упорстве русских войск и потерях среди французского генералитета; в-третьих, в болезнях императора, которые предопределили его безынициативность и нерешительность.

Первым защитником решения не посылать гвардию в огонь был, конечно, сам Наполеон. Составляя в Можайске 18-й бюллетень, он избрал своеобразный способ защиты, представив Бородино как решительную победу французов: «Император не подвергался опасности; гвардия, ни пешая, ни конная, не участвовала и не потеряла ни одного человека. Победа бесспорная» [1963]. Позже, оценивая причины поражения всей кампании и затрагивая события Бородина, Наполеон упорно обходил вопрос о гвардейском резерве.

В 1825 г., в ответ на суждения Сегюра, косвенно осудившего императора за отказ от введения в бой гвардии, Гурго попытался выдвинуть ряд аргументов, оправдывавших решение Наполеона. Они сводились к следующему: во-первых, атака гвардией могла бы и не дать решительной победы; во-вторых, Наполеон и так использовал Молодую гвардию для сохранения поля сражения; в-третьих, император сохранил свой главный резерв, что позволило в дальнейшем остаткам Великой армии совершить отступление из России [1964].

Суждения Гурго нашли существенные подкрепления в 1830 г. в работе Пеле. Мнение последнего автора было настолько авторитетным, что мы приведем его полностью: «По показаниям некоторых историков, корпусные командиры требовали, чтобы гвардия была послана на подкрепление линии, и лица высокопоставленные тоже выражали такое мнение. Люди, побывавшие на поле сражения, знают, что там реже, чем где-либо, подаются советы. Вообще люди, видящие ясно среди беспорядка боя, редки. До часу пополудни Наполеон и окружающие его не могли знать, когда истощатся подкрепления, постепенно прибывавшие позади русских линий. Они не знали, какого рода войско были эти милиционеры, которых замечали по опушке леса и которые не приняли участия в сражении. Следовало ли вечером двинуть, под страшным огнем, императорскую гвардию, единственный резерв, не введенный в дело? Она могла быть истреблена прежде, чем дошла бы до неприятеля с своим грозным штыком. Она назначалась не для такого боя. При том же, с своей позиции, в 500 саженях от Семеновских редантов, она охраняла тыл сражавшихся войск против ура, подобного Уваровскому, или того, какое случилось на другой день после полудня. Этот отборный корпус был необходим для сохранения армии. Нравственное влияние его простиралось на наших солдат, на союзников, на неприятелей и до пределов Империи. Опыт, теория, политика, предписывали посылать последний резерв только в последней крайности» [1965]. С тех пор аргументы, предложенные Гурго и Пеле, повторялись многократно в XIX в. [1966]