Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Не меньший интерес представляет описание Бородина, сделанное Петром Андреевичем Чуйкевичем (1783–1831), также близким к «рейхенбахскому кружку» ревнителей памяти 1812 г. В день Бородина Чуйкевич в чине подполковника был адъютантом М. Б. Барклая-де-Толли. В 1813 г., уже будучи полковником, он издает две интересные книги: «Рассуждения о войне 1812 года» и «Покушение Наполеона на Индию 1812 года…» [319]. Основной пафос обеих книг заключался в прославлении того образа войны, который избрала Россия – уклоняясь длительное время от генерального сражения, ослабляя неприятеля, заманивать его в глубь страны. В условиях, когда еще шла война с Наполеоном («Рассуждения…» вообще написаны в начале 1813 г.), автор счел необходимым приложить усилия, чтобы развенчать «предусмотрительность и искусство» Наполеона. Затронув потери Великой армии в Бородинской битве, Чуйкевич писал о 18 тыс. убитых, пленении 1 генерала, 35 штаб – и обер-офицеров и 1140 нижних чинов, о захвате 5 пушек [320]. Как видим, эти цифры, хотя и завышенные, выглядели вполне реалистично. Будучи фактическим руководителем особой канцелярии Барклая, осуществляя разведывательную деятельность, Чуйкевич смог опубликовать немало трофейных французских документов, в частности приказ по некоторым частям императорской гвардии о перекличке и подготовке к генеральному сражению, отданный 4 сентября. В нем говорилось о том, что «гвардейцы, находящиеся при обозе, должны быть призваны в полки, а на место их поступят туда больные и те, которые не в состоянии быть в сражении» [321]. Другие приказы, отданные также по гвардии, в июне – августе 1812 г., ясно говорили о прогрессирующем разложении армии и о попытках поддержания должной дисциплины со стороны командования [322].

Повествуя об историографической традиции Бородина, возникшей вокруг «рейхенбахского кружка», нельзя не остановиться на еще одной фигуре, влияние которой на первых историков 1812 г. демократического и либерального направления было несомненным. Это – М. Б. Барклай-де-Толли. Еще осенью 1812 г. им была подготовлена своего рода оправдательная записка «Изображение военных действий 1-й армии», опубликованная только в 1858 г., но к тому времени широко известная в многочисленных списках. «Изображение…», написанное в жестко реалистичном духе, чуждом малейшего псевдопатриотического пафоса, объясняет многие «необъяснимые» обстоятельства в действиях русских войск, например постройку и длительную защиту большими силами Шевардинского редута. По мнению Барклая, левый фланг, который первоначально опирался на этот редут, было решено, по вполне оправданным настояниям Багратиона, «загнуть» назад. Но это решение вследствие вялости и стремления к постоянным компромиссам главнокомандующего Кутузова и упорства в ошибках Л. Л. Беннигсена было выполнено только частично, в результате чего 24 августа вся 2-я армия была втянута в ненужный Шевардинский бой. Хотя Барклай предлагал Кутузову, видя намерения неприятеля, передвинуть все войска влево, уперев правый фланг в Горки, а всю 2-ю армию поставить в районе Старой Смоленской дороги, но туда ушел только корпус Тучкова, и передвинут он был только поздно вечером и ночью с 24-го на 25-е [323]. Рукопись Барклая не только объясняла причины Шевардинского боя, вынужденного для русских, но и ставила под сомнение целесообразность расположения всей русской армии к утру 26 августа. Из дальнейшего изложения событий неизбежно вытекал вывод о том, что в течение боя 26 августа вся инициатива полностью была в руках неприятеля, русские резервы, спешно перебрасывавшиеся с северного фланга, подходили поздно и еле-еле успевали затыкать разрывы в русской обороне, неся при этом неоправданно тяжелые потери. Вместе с этим Барклай постарался показать в наиболее выгодном свете действия тех войск, которые находились под его непосредственным командованием в день генерального сражения. Так, оказалось, что 26-я пехотная дивизия, стоявшая возле Курганной высоты, к 11 часам уже дважды отразила неприятеля, а затем, «около часа», неприятель, все-таки захватив ее, был по инициативе А. П. Ермолова контратакован и отброшен, потеряв до 3 тыс. человек. В ходе этого боя неприятельская кавалерия одновременно атаковала 4-й пехотный корпус, стоявший где-то возле Кургана, но была отбита Перновским пехотным и 24-м егерским полками. В дальнейшем, после окончательного взятия Кургана французами и кавалерийского боя к востоку от него, неприятель отвел основные массы войск за высоту, оставив только цепь стрелков. Это дало возможность Барклаю, энергично готовившему войска к возобновлению сражения 27 августа, приказать Милорадовичу занять эту высоту на рассвете [324].

При всем доверии к утверждениям и оценкам Барклая, нельзя не отметить два момента. Во-первых, когда писалось «Изображение…», в руках Барклая не было никакой оперативной документации и многое излагалось по памяти, что побуждало его иногда к достаточно вольной интерпретации событий и к тому, чтобы выдавать субъективные впечатления за мнение беспристрастного наблюдателя. Во-вторых, Барклай прибег к тому же приему в обращении со временем, какой использовал и Толь: применительно к действиям тех войск, которыми он сам руководил, Барклай время «растягивал» для того, чтобы втиснуть в него как можно большее количество неприятельских атак. Поэтому-то и первое взятие Курганной высоты французами произошло только около часа. Этот отпечаток пристрастности к событиям Бородина в записке Барклая был обусловлен вполне объяснимым стремлением оправдать себя в тяжелый период несправедливого удаления от дел [325].

К началу 20-х гг. XIX в. традиция, возникшая было вокруг «рейхенбахского кружка», почти угасла. Вся историография 1812 г. оказалась втиснутой в рамки официально-монархического курса [326]. Немалую роль, как считал Тартаковский, сыграл страх императора Александра I перед духом «вольности и неповиновения», который мог возникнуть при обращении к событиям 1812 г. Наконец, тот же Тартаковский указывал на сближение Петербурга с бурбоновской Францией, что заставляло Александра I приглушать общественное звучание темы Отечественной войны [327].

К концу 1820 г. была закончена первая масштабная работа по истории 1812 г., подготовленная по распоряжению царя. «Генетически», как доказал Тартаковский, она была во многом связана с военно-политическими занятиями Толя, а затем Жомини. Автором ее был Дмитрий Петрович Бутурлин (1790–1849), принимавший ранее участие в исследовательских работах и Толя, и Жомини. Служивший перед войной в гусарах и кавалергардах, он в 1812 г. оказался в чине подпоручика в свите его императорского величества по квартирмейстерской части. В 1819 г. Бутурлин уже получил чин полковника, а с 1817 г. стал флигель-адъютантом. Хотя работа Бутурлина о войне 1812 г. была в основном закончена к 1820 г., но затем, что видно из текста, еще дорабатывалась. Так, очевидно, что применительно к действиям Великой армии при Бородине Бутурлин воспользовался, наряду с 18-м бюллетенем, работами Водонкура, Лабома и других зарубежных авторов, вышедшими до 1820 г., рапортами французских корпусных командиров, опубликованными в 1821 г. Хотя произведение Бутурлина и должно было носить официозный характер и прославлять престол и русское воинство, но в нем не было и грана пренебрежения к неприятелю. Трагические события 1812 г. были еще столь близки, что заменять жестокую реальность тяжелой годины сказками и мифами правительство не решалось. Сыграла свою роль и личность самого Бутурлина. Человек во многом западноевропейской культуры, он все свои труды писал по-французски. В 1823 г. Дмитрий Петрович будет в составе французской армии участвовать во вторжении в Испанию для подавления революции, за что получит чин генерал-майора. А позже, в 1843 г., его назначат директором Императорской публичной библиотеки, а перед смертью – главой Цензурного комитета. Его «западничество» было отнюдь не либерального характера, но легитимистско-охранительного, в духе идеологии Священного союза. Вероятно, именно такой подход в описании войны 1812 г. и виделся Александру I к началу 20-х гг. наиболее предпочтительным.