Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

В 1824 г. книга Бутурлина почти одновременно вышла в Париже на французском языке и в Петербурге на русском в переводе и с комментариями А. И. Хатова [328]. С чисто военной точки зрения книга оказалась одной из лучших, написанных о войне 1812 г. Скугаревский в начале ХХ в. справедливо отметил, что в дальнейшем и «Михайловский-Данилевский и Богданович много заимствовали у Бутурлина и все-таки не все списали; приходится и теперь обращаться к Бутурлину» [329].

В основу описания действий русских войск на Бородинском поле Бутурлин положил схему К. Ф. Толя, вплоть до передачи близко к тексту некоторых фрагментов знаменитого «Описания…». Так, Бутурлин не сомневался, что Шевардинский редут был построен, «дабы удобнее было наблюдать движение неприятеля» и «затруднить наступление его колонн», численность русской армии определил в 115 тыс. регулярных войск (у Толя – 112 тыс.) при 640 орудиях [330], ход многих эпизодов сражения 26 августа, причины отхода русской армии и многое другое были изложены близко к «Описанию…» Толя. Вместе с тем Бутурлин решился заявить о потерях русской стороны в 50 тыс. (!) выбывших из строя (у Толя – 25–26 тыс.). Еще более реалистично выглядела картина действий Наполеона и Великой армии. Противник русских, по мнению автора, действовал весьма активно, нередко оставляя инициативу за собой. Это проявилось как в событиях тех дней, которые предшествовали Бородину, так и в событиях 24–26 августа. Нередко автор даже восхищался отвагой французов, как, например, при описании подвига Коленкура. Несмотря на это, Бутурлин все-таки, следуя за Толем, уверял, что с наступлением темноты французы отвели свои войска на прежние позиции, хотя и оставили «передовые посты» в с. Бородино, в Утице и «в кустарниках перед фронтом Российской армии». Предпочитая не распространяться о безоговорочной победе русской армии, Бутурлин попытался разобраться в том, использовал ли Наполеон все возможности в день сражения, и если нет, то ответить на вопрос почему [331]. В этой связи автор отметил два момента. Во-первых, то, что «Наполеон мог бы совсем решить победу в свою пользу, если бы… двинул главную громаду войск по старой Смоленской дороге». Но император на это не решился, так как «находился в стороне, совершенно ему неизвестной, не имел верных карт, лишен способов доставить себе надежных проводников…» [332]. Во-вторых, Наполеон прекратил сражение в то самое время, когда, бросив в бой гвардию (Бутурлин полагал, что у Наполеона было еще 30 тыс. нетронутых войск гвардии), он мог бы «опрокинуть российскую армию и довершить ее расстройство». Последняя ошибка Наполеона, по мнению автора, не могла быть чем-либо оправдана [333].

Спустя пять лет после выхода работы Бутурлина, в 1829 г., также в Париже, была опубликована книга русского генерала Н. А. Окунева «Рассуждение о больших военных действиях, битвах и сражениях…», переведенная в 1833 г. на русский язык [334]. В связи с тем, что Петербург продолжал расценивать бурбоновский Париж как важнейшего союзника, общие подходы в оценках французской армии под Бородином оставались сдержанно-уважительными. Развивая мысль Бутурлина о значительных преимуществах, вытекавших для Наполеона из возможности удара по Старой Смоленской дороге, Окунев полагал, что император должен был направить по ней вслед за Понятовским корпуса Даву, Нея и Жюно, а «нападение с лица» должно было бы стать только вспомогательным. Вообще, все действия французов 26 августа, по мнению автора, могли бы быть более эффективными, принимая во внимание достаточно неумелое расположение русских войск. Последнее, считал Окунев, было исправлено «храбростью войск», но не отметил, за счет каких потерь это было сделано.

В начале 30-х гг. XIX в. интерес к войне 1812 г. и Бородину приобрел иной оттенок. Польское восстание, осложненное внешнеполитическими последствиями западноевропейских революций, призывы Франции к вмешательству в «польские дела» всколыхнули память о 1812 г. [335]В 1831 г. публикуются «Краткие записки…» о 1812 г. престарелого А. С. Шишкова, написанные им незадолго до польских событий [336]. Бородино он объявил знаменательной победой русских сил. «Французы отступили, оставя нас на месте сражения» и потеряв «еще более» военачальников убитыми и ранеными, чем русские. Причина же последующего отхода русских, по его мнению, заключалась в том, что неприятельская армия, состоявшая «почти из всех европейских народов», по численности изначально значительно превосходила русские силы.

Под влиянием «польских событий» начала 1830-х гг. создаются многие литературные и поэтические сочинения о 1812 г. (упомянем хотя бы пушкинскую «Бородинскую годовщину») и выходят, правда немногочисленные, исторические работы [337]. Но обострившаяся память о Бородине оказалась тогда, в 30-е гг., не только результатом международных потрясений и «польских» дел. В условиях николаевского режима война 1812 г. рисовалась молодому поколению «эпической порой русской истории» (А. Г. Тартаковский). К тому же, в условиях зарождения славянофильства и западничества 1812 год все чаще воспринимался как пора великого столкновения Запада и Востока, пробудившая русское сознание. В этих условиях правительство предприняло энергичные усилия, чтобы монополизировать тему 1812 г.

В 1837 г. переиздается работа Бутурлина. Но теперь она уже не устраивала правительственные круги, которым нужен был дивный и всеохватывающий миф о великих потрясениях, явивших патриархально-самодержавную особость России. Для создания этого мифа был использован 25-летний юбилей войны, призванный канонизировать официально-патриархальную память о 1812 г. Центром юбилейных торжеств, конечно же, стали празднества на Бородинском поле. Собранные там 120 тыс. войск 29 августа 1839 г. разыграли «подобие Бородинского сражения». Спектакль был замечателен двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что в нем не было «неприятеля»: русские войска изображали только самих себя, распугивая, как говорили очевидцы, только местных зайцев. Во-вторых, Николай I, наблюдавший за действом с того самого холма, где был Наполеон во время боя, не довольствуясь «обороной» русских, неожиданно для всех приказал «перейти в общее наступление». Все оставленные ранее укрепления, и даже село Бородино, были вновь взяты русскими. Государь лично повел кавалерию, изображавшую конницу Уварова и Платова, в тылы «неприятелю», отрезая ему путь отступления! [338]После окончания торжеств войска с Бородинского поля двинулись в Москву для участия в церемонии закладки храма Христа Спасителя. На самом поле был водружен на Курганной высоте монумент, полумифические надписи на котором должны были закрепить «новую память» о Бородинском сражении.

В 1839 г. был издан целый ряд исторических работ о Бородинском сражении, среди которых особенно примечательны были две работы – Н. Д. Неелова и Михайловского-Данилевского. Работа Неелова [339]была написана специально к торжествам по случаю открытия памятника на Бородинском поле. Хотя автор и использовал французские материалы – работы Фэна, Жомини и Сегюра, но исключительно для того, чтобы подтвердить явное превосходство русских войск. Вполне в «патриотическом» духе Неелов писал о том, как во время сражения «русские подвинулись в порядке на несколько шагов», но поля не уступили.