Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

В тех мусульманских регионах, где не было развитого бюрократического аппарата, связывавшего ислам с государством, царский режим принял другой облик. Государственные власти отказались от учреждения официальных исламских иерархий в Туркестане и степи и тем самым лишили себя механизма контроля над мусульманскими посредниками. Туркестанцы быстро научились использовать силу государства против своих оппонентов в религиозных диспутах, но режим, инициируя эти контакты, сохранял почти полную зависимость от местных улемов и мирян. В степи отсутствовали влиятельные учреждения, способные воздействовать на казахскую семью или искать точки соприкосновения между обычными и религиозными правовыми нормами и имперским правом. Полной интеграции народов степи и Туркестана препятствовало не сохранение обычного права, а неспособность государства наладить более обширные связи с мусульманскими институтами и своими сподвижниками.

Там, где империя учреждала официальные исламские структуры, например в Закавказье, Крыму и наиболее долгоживущую – на территории под юрисдикцией ОМДС, ей удавалось интегрировать мусульманские общины. Взаимозависимость, сформированная этим контролем над исламской ортодоксией, дала доступ в села и города, подчиненные этим учреждениям, и во время войны это дало людские ресурсы для фронта. Но в областях, подпавших под царскую власть в те времена, когда царское чиновничество не решалось подобным образом связывать себя с исламом, государство так и не достигло способности влиять на ситуацию во время военного кризиса. Эти подданные остались слабо интегрированными в империю и не превратили государство в тот воображаемый ресурс, что до такой степени владел умами религиозных людей в Поволжье и других территориях, находящихся под властью ОМДС.

Эта устоявшаяся интерпретация государства и исламских институтов стала непреодолимым препятствием для полного разрыва между государством и религией после 1905 г. Основные исламские учреждения России сохраняли примечательную стабильность. С конца XVIII в. в ОМДС служило всего пять муфтиев, и оно не знало ничего подобного интригам, вооруженным схваткам и постоянным переворотам внутри османской ученой иерархии [573] О внутренней нестабильности этого института см.: Akgündüz M. XIX. asir Başlarına Kadar Osmanlı Devleti’nde Şeyhülislâmlık. Istanbul: Beyan, 2002. . Все более бюрократизировавшееся ОМДС и уфимский муфтият претендовали на монополию интерпретации ислама для миллионов царских подданных. Но они могли это делать только за счет опоры на царскую полицию, принуждавшую к исполнению их предписаний. Хотя ОМДС так и не устранило полностью своих конкурентов на местах, мусульмане протестовали против призывов к его роспуску.

Оно назначалось царем, не было представительным и не могло удовлетворить разнородное население. Тем не менее большинство мусульман все еще считали альтернативу – надзор со стороны государственных чиновников – более устрашающей. И реформисты, и их оппоненты привыкли к мысли, что одно государственное учреждение должно быть нацеленным на единообразную интерпретацию исламской традиции, хотя они не соглашались относительно формы, которую должно было принять это ученое истолкование.

Правовые институты и практики отличались неоднородностью и перекрывали друг друга, что усиливало имперский порядок. Отказ монархии от государственного устройства, основанного на либеральных европейских представлениях о власти закона, поставил ее в зависимость от обычного и религиозного права во всех частях империи. Эти партикуляристские правовые системы были в свою очередь встроены в более общую правовую структуру [574] Burbank J. Legal Culture, Citizenship, and Peasant Jurisprudence: Perspectives from the Early Twentieth Century // Reforming Justice in Russia, 1864–1996: Power, Culture and the Limits of Legal Order / Ed. P. H. Solomon Jr. Armonk, NY: Sharpe, 1997. P. 82–106. . На примере мусульманских подданных империи видно, что взаимодействие империи и шариата укрепляло царский режим и интегрировало эти народы в имперское российское общество.

Успехи – и пределы возможностей – царской конфессиональной системы обнаружились во время Первой мировой войны. Конфликт оказался чем-то бóльшим, нежели очередная русско-турецкая война, стравившая мусульманских подданных царя с мусульманами Османской империи. Для элит, знакомых с панисламистскими идеями, война предоставляла возможность реализовать антиколониальные амбиции. Еще важнее, что России в ее роли хранителя ислама бросила вызов другая европейская держава. Немцы в союзе с Османами обращались к мусульманским народам империй-соперниц – Великобритании, Франции и России. Султан и халиф из Стамбула приказывал мусульманам вести джихад против их врагов, а немецкая боевая песня (в сочинении которой участвовали востоковеды) призывала на битву «мусульманских товарищей»: «Я христианин, а ты мусульманин, / Но это не беда! Нам суждена победа, / Наше счастье – не мечта!» [575] Höpp G. Muslime in der Mark: Als Kriegsgefangene und Internierte in Wünsdorf und Zossen, 1914–1924. Berlin: Das Arabische Buch, 1997. P. 20–21. К 1915 г. немцы разработали планы организации лагерей военнопленных для подготовки пленников-мусульман к участию в военных действиях против их бывших хозяев [576] См. также: Hagen M. von. The Limits of Reform: The Multiethnic Imperial Army Confronts Nationalism, 1874–1917 // Reforming the Tsar’s Army: Military Innovation in Imperial Russia from Peter the Great to the Revolution / Eds D. Schimmelpenninck van der Oye, B. W. Menning. Washington, DC; Cambridge: Woodrow Wilson Center Press and Cambridge University Press, 2004. P. 34–55; С. М. Исхаков // Российские мусульмане и революция (весна 1917 г. – лето 1918 г.). М.: Социально-политическая мысль, 2004. .

Имам из одного такого лагеря в Германии знал русский и другие языки многих пленных, прибывших с восточного фронта. Дело в том, что этот имам был родом из Сибири. Теперь Абдуррашид Ибрагимов служил османам и немцам, сочиняя для них проповеди и другие тексты, но в прошлом был в России религиозным ученым. В течение четырех лет он служил судьей при ОМДС. Когда его глава, муфтий Султанов, в 1893 г. отправился в хадж, Ибрагимов в течение восьми месяцев исполнял обязанности муфтия. Он был одним из критиков муфтия и заявлял: «Он не знает ни религии, ни шариата, и не умеет ни читать, ни писать» [577] İbrahim A. 20. Asrın Başlarında İslâm Dünyası ve Japonya’da İslâmiyet // Ed. M. Paksu. Vol. 1. Istanbul: Yeni Asya Yayınları, 1987. P. 82. . Впоследствии Ибрагимов опубликовал свою критику Султанова и царской политики в целом, и из относительно безопасного Стамбула призывал мусульман эмигрировать из России. Но его критический текст контрабандой проник в Россию, и МИД надавило на Стамбул, требуя его выдачи. Однако Ибрагимов вел подвижный образ жизни и много путешествовал. Несмотря на кратковременный арест в Одессе, он присоединился к мусульманскому политическому движению, начавшемуся в 1905 г. Он агитировал за мусульманскую солидарность в Японии, а в 1907 г. даже вернулся в Уфу, где обнаружил ОМДС «в состоянии безжизненного трупа» [578] Там же. P. 79. .