Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Происходившее в Османской империи выглядело особенно угрожающим. Абдул-Хамид II (годы правления 1876–1908) восстановил значимость султанских притязаний на титул халифа – политического лидера всей мусульманской уммы (всемирной общины верующих), в качестве инструмента внутренней и внешней политики [481] Deringil S. The Well-Protected Domains: Ideology and the Legitimation of Power in the Ottoman Empire, 1876–1909. London: Tauris, 1998. . Кроме того, Санкт-Петербург подозревал, что интерес России к судьбе православных единоверцев и славянских «братьев» на Балканах встретит противодействие турок и их султана-халифа, которые будут аналогичным образом взывать к лояльности мусульман в центре России. Русско-турецкая война 1877–1978 гг. дала антимусульманским комментаторам повод отождествить преследователей православных болгар и сербов с российскими мусульманами. Популярные листовки изображали этот конфликт как войну между православием и исламом, войну за то, чтобы повергнуть «надменный полумесяц» османского флага, а миссионер Михаил Машанов предостерегал, что у мусульманина нет отечества: «его отечество там, где ислам» [482] См.: Машанов М. Верховная власть в исламе. Казань: Унив. Типография, 1878. С. 22; Norris S. M. Depicting the Holy War: The Images of the Russo-Turkish War, 1877–1878 // Ab Imperio. 2001. No. 4. P. 141–168; Becker S. The Muslim East in Nineteenth-Century Russian Popular Historiography // Central Asian Survey. 1986. 5. No. 3–4. P. 25–47; Geraci R. P. Window on the East. .

Религиозные и языковые критерии все больше конкурировали с преданностью династии в качестве маркеров верности имперскому порядку. Ранее патриотизм измерялся лишь лояльностью к монарху, но знание русского языка и принадлежность к православной церкви приобретали все более высокий приоритет в эпоху, когда будущим Европы представлялись государства, реорганизованные согласно национальным границам. О подрывных замыслах мусульман, якобы координируемых внутренними и внешними политическими противниками, часто рассуждали в националистических кругах, включавших в себя представителей российской элиты, от издателей газет до высших чинов Святейшего синода и других министерств. Но мусульманские недруги «государственных» интересов никогда не были единственным предметом внимания русских правых, панславистских и православных представителей элиты в Москве и Санкт-Петербурге. С ними конкурировали евреи, поляки, немцы, армяне и другие неправославные христиане, революционеры, мятежные крестьяне и рабочие. Не были мусульмане и главными целями правых. Например, в Казанской губернии в 1905 г. монархические «черные сотни» даже организовали местные отделения для привлечения мусульман в свои ряды [483] Waldron P. Religious Toleration in Late Imperial Russia // Crisp, Edmonson. Civil Rights in Imperial Russia. P. 114–116; Алексеев И. Е. Черная сотня в Казанской губернии. Казань: Издательство «ДАС», 2001. . Мусульмане выступали в качестве козлов отпущения за разнообразные общественные болезни пореформенной эпохи то чаще, то реже, в зависимости от перемен в тревожных настроениях образованных русских людей в отношении этих других групп.

Местные особенности придавали различный колорит конфликту с исламом, как его воспринимали бюрократы в Самаре, Уфе, Симбирске, Оренбурге и Казани. Состав православного сообщества оставался в центре внимания еще с николаевской эпохи. Церковное исследование выявило, что из 213 приходов Казанской губернии 109 имели смешанный состав с долей нерусских («инородцев»), которых церковь по-прежнему считала «новообращенными». В одной Казанской епархии исследование обнаружило более четырнадцати тысяч «крещеных татар» [484] Малов Е. Приходы старокрещеных и новокрещеных татар в Казанской епархии. М.: В университетской типографии, 1866. С. 7–8. См.: Nilüfer K. A. Becoming Muslim in Imperial Russia: Conversion, Apostasy, and Literacy. Ithaca; London: Cornell University Press, 2014. .

Бывали скандалы, когда новообращенные сотнями отвергали православие при воцарении Александра I и Николая I и еще раз в 1866 г. Отступничество распространялось по каналам, проложенным активистами (и их союзниками на низших уровнях бюрократии), которые координировали кампании и раздавали копии тех же самых прошений новообращенным, искавшим царского согласия – и тем самым правовой поддержки – на свой возврат к «вере предков». Служители церкви, разочарованные своей неспособностью пресечь массовые отступничества в смешанных поселениях, добивались у центральных правительственных органов разрешения возобновить миссионерскую деятельность.

При Николае I миссионерство дало церкви новую опору в локальной политике, и имперское законодательство обязало светские власти защищать привилегированное положение царской веры. Но церковь превратила себя в могучую политическую силу даже в тех аспектах губернского управления, которые не были напрямую связаны с состоянием миссионерской работы. Охрана паствы приводила ее к конфликту с мусульманами, которые поддерживали связи с крещеными соседями и родственниками. Епископы инициировали вмешательство полиции, например, когда убеждали губернаторов посылать следователей и полицию на места «религиозных преступлений».

Употребление полицейской власти не могло вполне воспрепятствовать смене религии и смешению конфессий. Но церковные инициативы оказывали глубокое влияние на жизнь людей, которые от рождения или благодаря личному обращению считались членами церкви. Крещеные – или те, чьи предки восприняли это таинство, – подлежали ряду наказаний за пренебрежение обязанностями, наложенными на всех, кто вступил в церковь через крещение. Наказания простирались от порицания приходским священником до покаяния в монастыре или исправительном заведении. Церковь и государственные власти ссылали новообращенных, которые не могли усвоить «русский образ жизни». В частности, их принудительно переселяли туда, где жители, как казалось властям, были тверже в православии – в какую-нибудь русскую деревню в другом уезде или губернии [485] По слухам, новый царь обещал разрешить новообращенным «вернуться» в изначальную религию. См.: Kappeler A. Russlands erste Nationalitäten: Das Zarenreich und die Völker der Mittleren Wolga vom 16. bis 19. Jahrhundert. Cologne: Böhlau Verlag, 1982. Такие разговоры обычно возникали при вступлении на престол каждого нового царя и продолжались все время царствования Николая I и Александра II. Царские власти цитировали одно такое сообщение из Казанской губернии от 1842 г.: «…будто бы у мулл некрещенных татар имеется какой-то указ, или предписание о дозволении всем жителям российскаго государства содержать ту религию, которую они изберут по собственному произволу». См.: Малов Е. Приходы. С. 13–16, 22. . В 1840–1850‐х гг. власти перемещали население, разрывая и рассеивая по всему краю семьи и целые деревни.

Церковь также боролась с мусульманским книгоизданием, которое священник Евфимий Малов назвал «опорой магометанства» и «оружием» против христианства. Синод осудил публикацию татарских, персидских и арабских книг в издательстве при Казанском университете, заявив, что это усиливает мусульманскую солидарность и побуждает к отступничеству. МВД сочувствовало этой точке зрения. Оно доказывало, что царская веротерпимость не позволяет печатать Коран, в частности потому, что сами мусульмане считают это изменой своей вере, а значит, «при существующей в России веротерпимости, никакие отступления от древних правил и обычаев всех терпимых в России исповеданий (поколику оные не противные Государственным постановлениям) допускаемы быть не должны, особенно в пользу частных спекуляций». Но ответ казанского губернатора, основанный на сообщениях местных мусульманских информантов, противоречил этим заявлениям. Он указывал, что мусульмане не возражают против печати и что ограничения могут оказаться вредными для империи. Губернатор предупреждал, что британцы и их агенты могут захватить книготорговлю в свои руки, и заключал: «печатание в России коранов и других книг на Восточных языках должно распространять в соседних мусульманских народах доверие к покровительству и веротерпимости России, что может быть не бесполезно». В результате Коран и другие исламские тексты продолжали печатать в частных и университетских издательствах, и церковь не смогла ликвидировать этот аспект веротерпимости [486] Там же. 2; НАРТ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 483. Л. 1 об. – 2, 46 об. – 47; это постановление поручало «отдельному Ценсору из Профессоров Восточной Словестности» тщательно проверять перед публикацией мусульманские религиозные тексты, «чтобы в них не печаталось ничего противу Правительства и господствующей церкви» (НАРТ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 483. Л. 50–51). .