Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Мир общин мечетей охватывал империю и простирался за ее пределы. Мусульмане и мусульманки жили внутри преимущественно сельской экономики, и в то же время – в правовой культуре и структуре государственных институтов, формировавших местный репертуар исламских дискуссий и конфликтов. Зависимость от режимных механизмов принуждения не делала мусульман бессильными. Долгая история коммуникации с бюрократией, судами, законами и административными процедурами способствовала тому, что они адаптировались к новым условиям и усваивали новые языки взаимодействия с режимом. Она направляла государственное вмешательство по одним путям и блокировала его на других.

Хотя русские националисты стремились маргинализовать место ислама в империи, в которой, как они надеялись, все сильнее доминирует русская нация, мусульмане продолжали адаптироваться к условиям империи и находить в ней религиозное прибежище. В начале ХХ в. они заявляли о своих правах на гражданство и стремились приобрести его в рамках режима ограниченных гражданских прав самодержавной России; в то же время они требовали государственной поддержки «ортодоксии» в своих конфликтах представлений об исламе. Подъем националистических движений не привел к расхождению путей царского режима и массы его мусульманских подданных. Разумеется, в последние тридцать лет существования империи выросло число крайних экстремистов, призывавших к конфронтации и отделению. Но шум их назойливых голосов (зачастую сильнее раздававшийся за пределами России) не должен заглушать голосов большинства, которое по-прежнему стремилось приспособиться и интегрироваться. И мусульмане, и имперские элиты боролись за выживание в непредсказуемом мире на бурном рубеже столетий в империи, переживавшей стремительные социально-экономические трансформации и политические волнения. Многие мусульмане и государственные чиновники крайне нуждались в исламе как якоре стабильности. Более чем когда-либо угрозы, надвигавшиеся из‐за границы, – особенно панисламистские движения, поддерживаемые Османской империей и европейскими державами, – служили для более умеренных российских государственных деятелей подтверждением ценности веротерпимости и мультиконфессионального порядка романовской империи. С этой точки зрения ислам оставался источником силы для государства и ценностью, которую использовали бы к своей выгоде враги России – от Германии и Японии до Османской империи, – если бы Россия ею пренебрегла.

После Крымской войны представители церкви и государства на местах провели новые границы веротерпимости, но не прямо нападая на ислам, а заявляя о покровительстве христианам в Поволжье и потенциальным христианам среди степных кочевников [474] Об этом более широком контексте см.: Steinwedel Ch. Threads of Empire: Loyalty and Tsarist Authority in Bashkiria, 1552–1917. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2016; Geraci R. P. Window on the East: National and Imperial Identities In Late Tsarist Russia. Ithaca: Cornell University Press, 2001; Campbell E. I. The Muslim Question and Russian Imperial Governance. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2015; Werth P. W. At the Margins of Orthodoxy: Mission, Governance, and Confessional Politics in Russia’s Volga-Kama Region, 1827–1905. Ithaca: Cornell University Press, 2002. . Во время войны правительство закрыло орган мусульманского самоуправления ( Татарскую ратушу ) в Татарской слободе Казани. Режим требовал от мусульманских авторитетов проповедей с призывами к жертвам во имя царя и отечества, притом что мусульман также обвиняли в уклонении от исполнения долга [475] Такую проповедь требовали от крымского муфтия: Сборник известий, относящихся до настоящей войны / Ред. Н. Путилов. Кн. 5. СПб.: В Типографии Эдуарда Веймара, 1855. С. 200–203. . Некоторые из них сопротивлялись рекрутскому набору или дезертировали, как и другие подданные. Небольшое число мусульман с Волги и Урала также предпочли эмигрировать в Османскую империю во время Крымской войны, или сразу после нее, или позже, в 1877–1878 гг., хотя оренбургский муфтий предостерегал их против бегства из родной страны [476] Zenkovsky S. A. Pan-Turkism and Islam in Russia. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1960. P. 27. Вопреки этим обвинениям, мусульманская миграция из России во время войны шла, по-видимому, почти исключительно с Кавказа и из Крыма. В некоторых местах власти поощряли отъезд мусульман. Из семисот-девятисот тысяч крымских и кавказских мусульман-эмигрантов большинство уехали после войны, с 1856 по 1860 г. Второй массовый исход из этих двух регионов произошел во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и сразу после нее. Правительство также принудительно переселяло эти народы внутри империи. См.: Brooks W. Russia’s Conquest and Pacification of the Caucasus: Relocation Becomes a Pogrom in the Post-Crimean War Period // Nationalities Papers. 1995. 23. No. 4. P. 675–686; Fisher A. Emigration of Muslims from the Russian Empire in the Years after the Crimean War // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1987. 35. No. 3. P. 356–371; Holquist P. To Count, to Extract, and to Exterminate: Population Statistics and Population Politics in Late Imperial and Soviet Russia // A State of Nations: Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin / Eds R. G. Suny, T. Martin. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 111–144. Но османы поощряли эмиграцию мусульман из России как религиозный долг; см.: Bedri Habiçoğlu. Kafkasya’dan Anadolu’ya Göçler ve İskanları. Istanbul: Nart Yayıncılık, 1993. . В большинстве случаев мусульмане с сомнением воспринимали слухи о правительственном плане обратить рекрутов в христианство, и подчинялись призыву к оружию [477] См. полицейские рапорты о, предположительно, подрывной деятельности среди мусульман во время войны: Материалы по истории Татарии второй половины XIX века: Аграрный вопрос и крестьянское движение 50–70‐х годов XIX в. М.: Издательство Академии наук СССР, 1936. С. 156–164. .

Российские власти осознанно стремились сделать свою политику созвучной другим имперским державам и ответить на новые вызовы со стороны исламского мира. Они следили за тем, как британцы возложили главную ответственность за индийское восстание 1857 г. на мусульман, которым приписывали стремление восстановить мусульманский суверенитет [478] Hardy P. The Muslims of British India. Cambridge: Cambridge University Press, 1972. P. 61–91. . В Африке мусульман тоже называли главным врагом европейской цивилизации, а ислам – причиной противостояния британскому и французскому правлению и культурной альтернативой их цивилизаторским миссиям. Признаки исламских реформ и мобилизации в Османской империи, Египте, Китае и повсеместно вызывали неоднозначную реакцию тревожности (и реже – восхищения, в тех случаях, когда их можно было истолковать как принятие идеалов европейской рациональности). Русские следили за европейской прессой, которая била тревогу из‐за панисламизма, привлекая внимание к интеллектуалам вроде Джамаладина Афгани (1838–1897), который призывал мусульман объединиться против иностранного господства. Комментаторы указывали на угрозы европейскому превосходству в мире со стороны «фанатичного» населения, пробуждавшегося от вялости и застоя. Французский текст под названием «Ислам в XIX веке», распространявшийся среди царских чиновников, обращал особое внимание на угрозы «реформаторских тенденций», которыми питались «народные движения в пользу национальной и духовной власти против светской власти узурпаторов или иностранцев». Автор определял «удивительное движение обновления и пропаганды» в Азии и Африке как «серьезную опасность» для «действительных интересов цивилизованного мира» [479] Шателье А. Ислам в XIX веке // Пер. А. А. Калтыковой. Ташкент: Типо-Литография Бр. Порцевах, 1900. С. 31, 105. См. также: Крымский А. Мусульманство и его будущность. М.: Издание магазина «Книжное дело», 1899; В. П. Череванский // Мир ислама и его пробуждение: Историческая монография. СПб.: Государственная Типография, 1901. . Внутри Российской империи Шамиль и Дукчи-ишан служили напоминанием об этой опасности, хотя первого взяли в плен в 1859 г. и затем позволили эмигрировать после короткого пребывания в плену в роли своего рода знаменитости, а второго повесили [480] См.: Bartlett Th. M. The Remaking of the Lion of Daghestan: Shamil in Captivity // Russian Review. 1994. 53. No. 3. P. 353–367. .