Олег Акимушкин - Очерки истории культуры Средневекового Ирана

Как мы могли убедиться, средневековые персидские авторы отнюдь не пренебрегали фиксацией в произведениях своих имен, названий своих творений, а также времени и места их написания. Можно считать, что по крайней мере для подавляющего большинства авторов было правилом указывать свое имя, название сочинения и время его написания (в особенности дату окончания) в авторском колофоне.

Оценивая в целом отношение средневековых персидских авторов к данным, о которых идет речь, можно сказать, что оно не составляло контраста (во всяком случае, контраста принципиального характера) с хорошо известным и привычным нам отношением к тем же данным в европейской практике.

К этому следует добавить, что создателям средневековой научной литературы на персидском языке не был чужд и взгляд на свое творчество как на средство увековечения для будущих поколений памяти о себе — мотив, столь знакомый в европейской литературе, начиная с Горация. У некоторых авторов мы находим совершенно определенные и недвусмысленные высказывания на этот счет. Например, упоминавшийся уже не раз нами Наджиб Хамадани в предисловии прямо пишет, что при создании своего труда его желанием было оставить по себе память (эту мысль Наджиб Хамадани в различных выражениях повторяет в предисловии несколько раз) [2, с. 15-16]. Примечательно, что та же мысль была высказана, и весьма настойчиво, автором сочинения, ставшего, как мы знаем, анонимным. Обстоятельство это с особой наглядностью показывает, насколько факт подобной трансформации произведений шел вразрез с намерениями их создателей.

Мы рассмотрели конкретные причины, приводившие к исчезновению частично или даже целиком во многих сочинениях данных, о которых у нас идет речь (порча рукописей; пропуски переписчиками надписей с именами авторов и названиями сочинений, указанных вне рамок текста последних; замена авторских колофонов колофонами переписчиков). Однако, думается, было бы ошибкой сводить всю исследуемую проблему к одним только этим причинам. Огромное значение, на наш взгляд, здесь имело еще одно обстоятельство более общего культурно-исторического порядка. Мы имеем в виду факт сравнительно безразличного отношения средневекового мусульманского общества, в том числе и персоязычной его части, к личности автора.

Конечно, было бы неправильным распространять это положение на все категории авторов, но ко многим их категориям, безусловно, его отнести можно, в частности к авторам исторических и географических трудов. В этой связи достаточно указать хотя бы на такой характерный факт: о подавляющем большинстве этих авторов, начиная нередко с их имен, мы знаем только то, что они сами сообщают о себе в своих произведениях. Правда, о многих авторах мы часто находим сведения и в других источниках, в которых с той или иной целью были использованы их произведения. Однако сути дела это не меняет — подобные сведения почти о любом авторе, приводимые в источниках, обычно прямо или опосредованно в конечном счете восходят к его собственному произведению.

Если же в источниках подобная информация отсутствует, единственным свидетельством о самом существовании автора является его произведение. Надо заметить, что подобные случаи не так уж редки. Можно назвать ряд средневековых авторов (и в их числе получивших самую высокую оценку в науке), о которых мы ничего не знали бы, если бы до нас не дошли их произведения.

Пожалуй, самым ярким примером в этом отношении может служить ныне столь знаменитый Худуд ал-алам. До открытия этого произведения в конце XIX в. ученый мир даже не подозревал о его существовании. Удивляться этому не приходится. В источниках, известных к моменту открытия рукописи Худуд ал-алам, отсутствовали какие-либо сведения об этом произведении. Такое же положение сохраняется и поныне. Таким образом, если бы случайно не уцелела единственная дошедшая до нас рукопись этого произведения, мы бы даже не подозревали, что оно вообще когда-нибудь было написано.

Еще один пример, взятый на этот раз из области персоязычной историографии позднейшего времени. В середине XVIII в. мервский везир Мухаммад-Казим написал в трех томах труд о своем современнике знаменитом завоевателе и правителе Надир-шахе (1736-1747) — Нама-йи аламара-йи Надири ("Мироукрашающая Надирова книга"). В соответствии с делением сочинения на три тома по заказу автора были изготовлены три отдельные рукописи. Текст их был переписан каллиграфом-профессионалом, рукописи украшены миниатюрами. По изготовлении эти списки были прочтены, исправлены и дополнены самим автором, иначе говоря, сочинение было вполне подготовлено для передачи его читателям. Среди произведений о Надир-шахе, написанных его современниками, сочинение это является самым крупным и одновременно служит одним из фундаментальнейших памятников персоязычной историографии XVIII в. Обстоятельства эти, однако, не помешали труду Мухаммад-Казима оставаться почти в течение полутораста лет после написания в полной безвестности. Только в 1919 г. ученый мир узнал о существовании этого сочинения, когда два (второй и третий) из упомянутых трех томов сочинения поступили в Азиатский музей Академии наук в Петрограде и о них сообщил академик В. В. Бартольд. Таким образом, и в данном случае только находка случайно уцелевших рукописей позволила установить факт существования как самого автора, так и его труда.

Равнодушие средневекового мусульманского общества к личности авторов при наличии интереса к их произведениям (иначе они не сохранились бы) не могло не оказывать влияние и на переписчиков рукописей. Поэтому причину пропуска в рукописях надписей с именем автора (о чем говорилось выше) едва ли можно сводить лишь к одной только небрежности переписчиков. При таком безразличном отношении общества к авторам переписчиков вряд ли мог слишком заботить вопрос о фиксации их имен, особенно если учесть, что речь идет об именах, стоящих в рукописях вне рамок основного текста сочинения.

Думается, что с тем же самым явлением мы имеем дело и в другом случае. Речь идет о замене переписчиками авторских колофонов в рукописях своими собственными. Конечно, между этим фактом и пропусками надписей с именами авторов и названиями сочинений, указанных вне рамок текста, имеется существенное различие. Пропуски подобных надписей при переписке рукописей носили чисто случайный характер и никак не являлись следствием какой-то сознательной и осмысленной акции со стороны переписчиков. В противоположность этому замена колофонов авторов колофонами переписчиков не была, да и не могла быть по своему характеру чем-то случайным. Напротив, она являлась следствием совершенно сознательной акции со стороны переписчиков. Само собой разумеется, сказанное здесь не следует понимать слишком упрощенно, т. е. в том смысле, что подобная замена была прямым результатом сознательно пренебрежительного отношения переписчика к автору сочинения. Производя подобную замену, надо полагать, переписчик лишь следовал, конечно бессознательно, примеру современного ему общества, обычно достаточно равнодушного к личности автора, а следовательно, и к содержанию авторского колофона. При наличии интереса к авторским колофонам со стороны общества трудно себе представить, чтобы переписчики с такой легкостью могли производить их замену своими. Правда, не все переписчики прибегали к этой операции, но сути дела это не меняет.