Леонтий Ланник - Русский фронт, 1914 – 1917 годы

В русской армии крайне бедственное положение младшего офицерства 150и сомнительные шансы на сколько-нибудь хорошую карьеру привели к резкому падению престижа армейской службы среди интеллигенции и дворянства. Это привело к тому, что, несмотря на богатые традиции и благотворное влияние реформ 1905–1914 гг. на положение младшего командного состава, большое количество офицерских мест в армии оставалось вакантным. Некомплект достигал нескольких тысяч офицеров! 151Ликвидировать эту ситуацию без чрезвычайных мер было невозможно, годовой прирост офицеров из всех источников (выпуск из училищ, производство из унтер-офицеров за особые заслуги и одногодичников и т. д.) составлял около 3–3.5 тысяч и едва покрывал убыль офицерского состава (в год около 2.7–3 тысяч человек). 152В России большие надежды возлагали на дальнейшие меры по улучшению довольствия офицерского корпуса и вообще на Большую программу развития армии и флота, едва-едва рассмотренную Думой, а пока германский Генштаб вполне учитывал не только потенциальные мобилизационные возможности огромной России, но и очевидные недостатки в количестве и качестве офицерского корпуса ее армии.

Германская империя не могла предъявить осмысленных территориальных претензий ни к одной стране Европы, кроме, может быть, своей союзницы Австро-Венгрии. 153Широко известные проекты Пангерманского союза по аннексии прибалтийских земель и их присоединения к Кайзеррейху до войны и на протяжении большей ее части оставались заведомо утопическими мечтами, 154которые германские правящие круги не воспринимали всерьез вплоть до Февральской революции в России, а в периоды потепления русско-германских взаимоотношений относились к ним даже резко отрицательно. Германия с огромной тревогой следила за тем, как Россия выходит из тяжелого положения, в котором она оказалась по итогам Портсмутского мира, удачно нормализовав отношения в 1910 г. даже с Японией и освободив тем самым 300 тысяч солдат для европейской войны. 155Среди части придворных, дипломатов и отставных военных Россия представлялась почти орудием грядущего Апокалипсиса, скорого и неизбежного. Именно это явилось основанием для последовавшего за объявлением войны почти всеобщего твердого убеждения в том, что именно Германия — обороняющаяся сторона. С этой точки зрения, можно считать дипломатическую переписку Вильгельма II с Николаем II 29–31 июля 1914 г. продуманной и удачно завершившейся провокацией, так как вина России в объявлении открытой всеобщей мобилизации неопровержима, а все остальное рассматривалось как адекватные меры ответа. 156И сегодня, спустя 100 лет с лишним лет, в мировой историографии продолжаются дискуссии о соотношении субъективных, объективных и случайных факторов по ходу эскалации международного кризиса в Великую войну. 157

Мощным катализатором будущего противостояния стали Балканские войны, которые, к явной растерянности великих держав, завершились разгромом Османской империи коалицией преимущественно славянских стран, немедленно приступивших к переделу наследства. Тот факт, что Россия не меньше Германии была обескуражена исходом событий и славянам официально не способствовала, никак не убавил впечатления от славянского рывка к контролю над Балканами. В Германии и Австро-Венгрии началась паника, 158немцы и венгры сплотились против славянской опасности. Германские военные, считавшиеся главными учителями новой турецкой армии, были неожиданно для себя поставлены на грань всеобщего сомнения в их профессионализме. Тогда же, 8 декабря 1912 г., состоялся военный совет, который, по мнению Ф. Фишера и историков его школы, 159стал поворотным моментом в предыстории Первой мировой войны. На совете, где канцлер Германской империи даже не присутствовал, кайзер дал волю своему гневу и красноречию, сделав несколько жестких милитаристских заявлений. 160Они впоследствии и легли в основу версии о виновности правящей верхушки Германии в эскалации конфликта. В декабре 1912 г. кайзер санкционировал в прессе начало пропагандистской кампании против России и славян вообще. Однако к концу месяца для военного окружения Вильгельма стало очевидно, что поток статей был инспирирован ради большей поддержки новым программам по усилению армии и флота, а не ради подготовки общественного мнения к войне с Россией. 161К разочарованию и возмущению Тирпица, очередной раз поверившего в серьезный тон радикальных высказываний Вильгельма, 162уже в начале января 1913 г. кайзер вновь поменял тон своих высказываний на примирительный и фактически отказался от планов превентивного удара по Франции. 163Таким образом, сколь решительными ни выглядели бы речи кайзера на упомянутом совете (согласие с ним его подчиненных вполне понятно — от этого зависела их карьера), безусловной заинтересованности Германии в войне это не доказывает.

Реальная (в противовес трескучим фразам) сдержанность и склонность кайзера к дипломатическому пути решения вопроса вызвали на него град критики со стороны пангерманцев и поток граничащей с оскорблением величества пропагандистской литературы, призывавшей кайзера к немедленному началу боевых действий для защиты «германства». Пангерманский союз фактически перешел в оппозицию к правящему режиму, а военные, вне зависимости от их собственного мнения, оставались в первую очередь, исполнителями приказов кайзера. 164Последнее потепление в русско-германских отношениях зимой 1914 г. закончилось быстро, несмотря на вмешательство советника канцлера Бетман-Гольвега Курта Рицлера, выступившего под псевдонимом в прессе с очень умеренной и даже оптимистичной статьей о будущем развитии контактов с Россией.

Сильное раздражение российской верхушки по поводу миссии Лимана фон Сандерса справедливо вызвало некоторое недоумение в Германии, 165не ожидавшей столь острой реакции на достаточно типичное явление — немецкого военного советника высокого ранга в турецкой армии, пусть и на важнейшем посту. Так как Османская империя еще не оправилась от поражений Балканских войн, желание младотурок надежно обезопасить Константинополь, связав его с авторитетом нуждающейся в мире Германской империи, было естественно. Однако недооценка психологического восприятия в России всего, что связано с Проливами, стоила Германии надежд на улучшение взаимоотношений с Россией, наметившееся было в 1910 г., после соглашений в Потсдаме. 166

Мнение военных о возможных противниках, в том числе о России, казалось, должно было наиболее оперативно эволюционировать из-за секретной информации, постоянно поступающей из спецслужб, к которой другие слои общества не имели доступа. Однако, отдавая должное роли разведданных и разведывательных служб в перипетиях войны 1914–1918 гг. и в подготовке к ней, 167необходимо все-таки отметить, что многие факты, замыслы и планы строго секретного содержания из-за затянувшегося мира и общего высокого уровня глобализации могли легко стать достоянием широкой общественности, если бы она внимательно отслеживала соответствующие информационные потоки. 168План Шлиффена был почти полностью опубликован в одном из специальных периодических изданий еще в 1905 г., и после того, как генерал Вильсон сообщил полный «order of battle» уже в 1911 г., в некоторой степени французский Генштаб на это отреагировал, составив в итоге «план 17». 169На деле же были восприняты только общие стратегические посылы германского замысла кампании, вполне понятные и без утечки информации, а вот важнейшие детали и общая динамика будущих оперативных действий были упущены, что и поставило Францию на грань катастрофы в начале сентября 1914 г.