Леонтий Ланник - Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Причина столь категорического утверждения была проста: в течение 1915 г. Германия вынуждена была перейти от экономии и использования имевшихся запасов сырья и временных чрезвычайных мер к систематической реорганизации экономики в условиях жесткой морской блокады со стороны Антанты. Надежды на эффект от ответных мер по подрыву английской мировой торговли провалились: остатки германских рейдеров уничтожались по всему мировому океану, кольцо фронтов становилось все теснее, а политика Великобритании в отношении нейтральных государств и контроля над транспортными потоками — все жестче. Германия смогла решить часть проблем за счет развития химических технологий, а также благодаря блестящей организации распределения сырья, но и эти успехи не могли стабилизировать ситуацию надолго. Все более тревожной становилась и продовольственная обстановка, в том числе благодаря продолжающемуся призыву в вооруженные силы, что лишало сельское хозяйство рабочих рук. Именно в кампании 1915 г. Германия «открыла» для себя фактически единственный способ затягивать свое сопротивление натиску почти всего мира — захват все новых территории аграрной периферии Европы. Двадцать губерний Российской империи для этого поначалу было достаточно, вскоре к ним добавились и территории Сербии и Черногории. Некоторые надежды питали и на постепенное развитие инфраструктуры в Османской империи, что позволило бы нарастить производство и поставки сырья с Ближнего Востока — от нефти до хлопка. И все же зима 1915–1916 гг. была для жителей германских городов не слишком веселой, хотя она не шла ни в какое сравнение с тем, что им довелось испытать в следующие две военных зимы.

Те же проблемы, с несколько большим акцентом на продовольственном обеспечении испытывали и в Дунайской монархии, однако помимо гуманитарных проблем значительно более опасными представлялись политические. 129В Австро-Венгрии все острее сказывалось недовольство друг другом обеих половин империи, причем не только подозреваемыми в нелояльности нациями, особенно чехами и сербами, но претензий все больше было и у титульных наций. Не следует думать, что и до войны в империи Габсбургов наблюдались исключительно центробежные тенденции, были и строго обратные устремления. 130Плюсы интеграции на фоне внедрения достижений технического прогресса хорошо осознавали и в начале XX века. Тем не менее, были все основания полагать, что Венгрия по итогам войны будет еще категоричнее настаивать на том, что единой монархии нет вовсе, а имеет место быть лишь личная уния Венгрии с Австрией. Продление же оформленного в 1867 г. компромисса после смерти императора Франца-Иосифа, ожидавшейся в ближайшее время, было отнюдь не гарантировано. В лучшем случае Вене следовало готовиться к долгим торгам о новой редакции дуализма, ведь о переформатировании в триализм с кем бы то ни было из этнических меньшинств империи в Будапеште и знать не желали.

Нет сомнений, что принцип «кому война, а кому мать родна» сказывался во всех трех империях, однако нигде это не было столь системно, очевидно и безответственно, как в России. Оправданные, как казалось, нападки на имперскую бюрократию, на неготовность к войне (к которой, при ее масштабах, и нельзя было быть готовыми), на медлительность и ошибки командования стали лишь основанием для быстрого сколачивания политического капитала думской оппозиции. «Гражданский мир» и «священное единение», провозглашенные чуть ли не всеми парламентами воюющих стран, были, разумеется, лишь данью текущей политической конъюнктуре, однако именно в России они были использованы для нанесения максимального вреда текущему политическому режиму. Под лозунгом «патриотической тревоги» началась такая бешеная кампания травли действительно уязвимого военно-административного аппарата, что Николай II пошел на уступки, совершенно не совместимые с традиционным государственным устройством России, а планируемый компромисс привел лишь к раздражению и властей, и оппозиции. Критики правительства получили возможность проявить себя в деле помощи Родине в военно-промышленных комитетах и в многочисленных земских организациях, которые и были использованы для того, чтобы перераспределить военные расходы в свою пользу и уберечь от попадания на фронт десятки, а потом и сотни тысяч молодых людей, ставших служащими этих «военных» организаций. Стали складываться крайне опасные для власти связи между буржуазией и генералитетом, 131хотя большинство последнего было крайне раздражено попытками «штатских» вмешиваться даже в обсуждение военных вопросов. Дума вернулась к насыщенной политической борьбе, провоцируя отставки министров и отыскивая сиюминутные выгоды в неудачах на фронте. Еще большую тревогу вызывали регистрируемые полицией оппозиционные выходки крупной буржуазии. 132Поиск виновных и огульные обвинения с самых высоких трибун должны были окончательно снять необходимость признаться в неспособности соответствовать требованиям мировой схватки не на жизнь, а на смерть. Несмотря на все заклинания о «Второй Отечественной», Россия вступила в эпоху тотальных войн, совершенно не желая прилагать усилия, сравнимые с кампанией 1812 г. и даже годами Крымской войны.

Огромный поток денег, хлынувший в связанные с оборонными нуждами отрасли промышленности, а также общая перестройка экономических связей резко дестабилизировали достигнутый до войны баланс в аграрно-индустриальной экономике России, подстегнули инфляцию и социальное расслоение. Промышленность оказалась в привилегированных условиях, однако без необходимого ей потенциала к взрывному росту, хотя развитие было налицо даже в условиях потери ряда промышленных районов на западе империи. Сельское хозяйство лишилось какого бы то ни было стимула к развитию в виде экспортных доходов, а ход мобилизации крестьян даже в момент «патриотического подъема» 1914 г. (в деревне совершенно нераспространенного) внушал самые серьезные опасения относительно перспектив послевоенной политической обстановки. 133Помимо пропасти между элитой и простонародьем, городом и деревней, стремительно нарастала пропасть и между испытывавшим самые разные испытания фронтом, платившим кровью за все упущения довоенного и военного времени, и тылом, либо игнорировавшим особые требования, предъявляемые мировой войной, либо жившим в обстановке пира во время чумы и золотой лихорадки. 134Имперская бюрократия, и до войны не слишком справлявшаяся с давлением мощных объективных факторов и темпом перемен, даже при известном напряжении и при самых лучших намерениях не имела шансов устранить нарастающий социально-экономический дисбаланс, лишь с трудом компенсируя отдельные его проявления. Тотальные обвинения в коррупции, халатности, недееспособности, звучавшие в 1915–1917 гг. с думской трибуны, выглядели тогда вполне убедительно, однако лишь потому, что тогда не с чем было сравнивать. Однако по опубликованным архивным документам вполне отчетливо видна неспособность далеко не молодых и служивших верой и правдой десятилетиями мирного времени чиновников охватить в рамках привычных представлений титанический объем и разнообразие вопросов управления в ведущей войну России, следствием чего были порой грубые ошибки, вызванные косностью представлений. 135