Леонтий Ланник - Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Русское командование было достаточно решительно настроено на то, чтобы воспользоваться передышкой на фронте в не меньшей степени, чем это сделали союзники в 1915 г. Помимо просто накопления резервов, хотя бы минимального времени для их обучения, а также возможности всерьез заняться переподготовкой офицерского состава и внедрением полученного за последние кампании опыта, такой выжидательный вариант позволял рассчитывать на пополнение резервов снарядов и вооружения, на хотя бы начало нового этапа в оснащении войск, а перспективы военных поставок в целом оценивались достаточно оптимистично. Русский генералитет надеялся на оживление поставок из-за рубежа, а русская буржуазия обещала существенно нарастить военное производство при условии щедрых государственных трат и дальнейших политических и организационных уступок. Большие надежды возлагались на развитие инфраструктуры, на поток военных грузов с Дальнего Востока, в особенности японских винтовок, а также некоторой доли американской продукции, а полного изменения ситуации ждали от союзных транспортов в Романов-на-Мурмане и Архангельск. Конечно, в полной мере эффект от них уже летом 1916 г. сказаться не мог, однако ситуация со снабжением оружием и боеприпасами не шла ни в какое сравнение с той катастрофой, что разразилась на отдельных участках фронта в прошлогоднюю кампанию. Вскоре радужные ожидания оказались изрядно отредактированы: выяснилось, что проблема не только в постройке дорог, но и в наличии развитой портовой инфраструктуры и деятельной ее администрации, кроме того, союзники не спешили наращивать в разы хорошо оплачиваемые заказы, отговариваясь действительно тяжелой ситуацией под Верденом и Соммой. Воплотить свое желание восстановиться за счет передышки, предоставляемой действиями союзников, ни Россия, ни ее армия не смогли. Как считали советские историки, в преждевременное наступление Русская императорская армия пошла в начале лета 1916 г. из-за «кабальной зависимости царизма от иностранного капитала».

К настоящему моменту в западной историографии принято великодушно констатировать, что сражения в Галиции летом 1916 г. заслуживают того, чтобы занять место среди «материальных сражений» Западного фронта, к чему есть все основания, в том числе формальные: масштабы, ожесточение боев, потери, а также главное — страшная диспропорция между потраченными ресурсами, понесенными потерями и достигнутыми результатами. Конечно, было бы абсурдно проводить полную аналогию между совершенно разными условиями обоих основных фронтов. Да, на Русском фронте было едва ли не в 10 раз меньше авиации, чем на Западном, она здесь вплоть до конца войны оставалась не полноправным, а вспомогательным родом войск, ни в какое сравнение не шло и количество артиллерии, минометов и пулеметов в пересчете на 1 км фронта, почти не было и «крайних» средств прорыва позиций — огнеметов, реже применялись химические снаряды. Однако это объяснялось лишь иным соотношением количества бойцов на длину позиций, что приводило в том числе к тому, что продолжали находить себе применение крупные массы кавалерии. Сказывалось и то, что вполне позиционным Русский фронт стал лишь незадолго до этого, в октябре 1915 г., а попытки прорыва в декабре 1915 г. и в марте 1916 г. и сделанные выводы к тому моменту не дали должного эффекта. Так же, как и в предшествующие две кампании, недостаток концентрации материальных средств восполнялся усиленным расходом живой силы.

Брусиловский прорыв моментально стал приобретать значение важнейшего элемента патриотической версии истории Великой войны. В дальнейшем трудами как самого Брусилова и его соратников, так и последующей официальной пропаганды, Брусиловский прорыв был превращен в самую успешную наступательную операцию Антанты за всю Первую мировую войну. Лишь к концу XX в. в России стали предприниматься попытки пересмотреть лакированные оценки этих событий. Не будем вдаваться в детали продолжающейся по сей день дискуссии, в которой гораздо более аналитическую позицию занимают критики традиционного подхода, в то время как его адепты исходят скорее из воспринимаемых эмоционально устоявшихся элементов мифа о триумфе. Как представляется, обе стороны примирить можно лишь частично — оговорив должные хронологические рамки, относительно которых идет спор. Ведь при этом окажется, что при их ограничении максимум 1.5 месяцами правы будут скорее апологеты Брусилова (или тех, кто действительно сделал все для успеха прорыва, например, блестящий артиллерист полковник В. Ф. Кирей). При учете всех попыток «развить» уже давно окончившийся прорыв, превратившийся в позиционную бойню, и при расширении рассматриваемого периода до конца сентября 1916 г. (то есть имея в виду интервал в 3.5–4 месяца) куда убедительнее выглядят доводы критиков. Для начала этой дискуссии следует согласиться в том, что титаническая схватка на Волыни, в Восточной Галиции и Буковине должна по праву занять свое место среди «материальных сражений» второй половины войны, на свой лад дополнив ряд Верден — Сомма — Ипр — Изонцо — Камбре — Амьен. 70

Вероятно, можно даже одновременно признать главные тезисы обеих сторон:

1) Брусиловский прорыв был стратегической победой России, окончательно подорвавшей возможности Австро-Венгрии к самостоятельному ведению войны,

2) Брусиловский прорыв превратился в позиционную бойню, уничтожившую остатки станового хребта Русской императорской армии, что и предопределило ее быстрое разложение и гибель.

В действительности, между этими утверждениями никакого противоречия нет. Все попытки признать одно из них, яростно опровергая другое, носят эмоциональный характер. Нет смысла делать вид, что поражение Австро-Венгрии было для нее не критическим. На этом фоне устойчивый рост количества германских войск (пусть и не первосортных) на Русском фронте (при параллельной мясорубке под Верденом и на Сомме) выглядит просто безумием германской Ставки, во главе которой (в первую очередь благодаря последствиям Брусиловского прорыва) встал тандем Гинденбург — Людендорф. Уже только этот поворот в истории Германии, чреватый прямой военной диктатурой, делает результат наступления русских войск стратегическим. Еще более бессмысленно делать вид, что Брусиловский прорыв был сплошным триумфом русского оружия. Десятки тысяч солдат и офицеров навсегда остались на берегах речки Стоход, а Ковель (что говорить о Владимире-Волынском, Люблине, Львове) был так и не взят. Была физически перебита значительная часть гвардейских полков, что сказалось всего через полгода на исходе схваток на улицах Петрограда. Ни о каком реванше за «Великое отступление» 1915 г. и говорить не приходится. Русские войска не смогли отбить ни одного крупного города к северу от Припятских болот. Германские военные аналитики впоследствии отрицали даже оперативный уровень достигнутого «прорыва», что не слишком верно, но показательно.