Вера Ковалевская - Кавказ и аланы

Интересно, что монголовидность в палеоантропологическом материале появляется в эпоху раннего средневековья в Дагестане [Алексеев, 1974, с. 29–30, 105], тогда как в северокавказских степях (возможно, за счет малочисленности находок) и на территории Черкесии документируется лишь с середины II тысячелетия [Алексеев, 1974, с. 206].

Известно, что аланы и осетины ираноязычны, карачаевцы и балкарцы тюркоязычны, язык последних откосится к кипчакской группе. Языковые схождения осетинского и балкарско-карачаевского языков (около 200 слов), по мнению крупнейшего специалиста в этой области В. И. Абаева, — «наследие старого аланско-тюркского смешения, происходившего на территории всех ущелий, от Терека до верхней Кубани» [Абаев, 1949, с. 275], относимого им к эпохе раннего средневековья. Еще В. Ф. Миллер обратил внимание на ираноязычные топонимы верховьев Кубани, далее этот материал был расширен В. И. Абаевым, данные по этнонимике и ономастике привели В. А. Кузнецова, неоднократно обращавшегося к этой теме, к следующему высказыванию, с которым нельзя не согласиться: «Данные археологии, языкознания и письменных исторических источников не оставляют сомнений в том, что ираноязычное аланское население в эпоху раннего средневековья жило в верховьях Кубани и на территории Балкарии» [Кузнецов, 1974, с. 84].

Тем не менее окончательное слово остается все-таки за археологией. Только с ее помощью можно конкретизировать процесс постепенной языковой ассимиляции местного горского населения (при его биологическом преобладании) ираноязычными пришельцами аланами; ответить на вопросы, как, когда и в какой форме происходит проникновение тюрок в аланскую среду. Мы знаем о сооружении монументальной крепости Хумара с тюркскими руническими надписями на блоках стен VIII в., уже шла речь о том, как археологические работы автора выявили на аланской крепости «Указатель» смену аланского строительного горизонта тюркским, скорее всего болгарским: постройки предшествующего периода разрушены, сровнены с землей, перекрыты камнем, и на этой каменной площадке за крепостными стенами предшествующего археологического периода встала юрта, небольшая, очевидно, вся обвешанная изнутри шелковыми тканями и коврами; центральное положение в крепости, сам факт ее существования должны были продемонстрировать силу завоевателей. Мы не можем четко датировать эти события — скорее всего это конец VII — начало VIII в., время враждебных отношений алан с Хазарским каганатом и арабо-хазарских войн.

Долгое время эти исторические события документировал другой археологический факт — находки глиняных лепных котлов с внутренними ушками на поселениях в районе Кисловодска [Кузнецов, 1961; 1964; 1974]. В. А. Кузнецов обнаружил их при поверхностных сборах и шурфовках и предложил типологию глиняных котлов на основании конфигурации внутренних ушек. Этот материал он датировал по аналогии с котлами салтово-маяцкой культуры VIII–IX вв. и принял их болгарскую принадлежность. С момента первого обнаружения котлов на Кавказе многое изменилось, поэтому далеко идущие выводы, как указывал и сам автор, преждевременны и неверны [Кузнецов, 1974]. Тщательный анализ котлов, произведенный С. А. Плетневой, показал, что этот тип посуды возник лишь на рубеже IX–X вв., причем лепные котлы появились позднее гончарных. Вопрос о глиняных котлах на Северном Кавказе хотя и связан с темой вклада тюркоязычных народов в аланскую культуру, но хронологически это явление относится не ко времени появления на Северном Кавказе в VIII–IX вв. болгар, а ко времени проникновения печенегов и половцев в северокавказские степи.

Среди вещей из катакомбных погребений VIII–IX вв. в районе Кавказских Минеральных Вод в трех случаях нами найдены обычные глиняные аланские лощеные сосудики с процарапанными тюркскими рунами (правда, необычно то, что они использовались как тамги, по одному знаку, а не в виде надписей); в нескольких комплексах обнаружены бронзовые поясные наборы или пряжки, аналогии которым происходят из сибирских памятников. Эти, хотя и единичные, вещи документируют связи (или непосредственное проникновение) тюрок с территорией Пятигорья в VIII–IX вв.

Более ранние (VII–VIII вв.) связи с тюркским миром лучше документированы для Северо-Западного Кавказа (Среднее Прикубанье) и Северо-Восточного Кавказа (Дагестан), где нами выделен набор посуды, который может быть связан с болгарами: кубышки, горшочки с линейным и линейно-волнистым орнаментом, малое количество керамики в погребениях [см. Ковалевская, 1981]. В Центральном Предкавказье с болгарами связывают грунтовые могилы с заплечиками, раскопанные Е. И. Крупновым в Кешенэ-Алы (Балкария). Можно предположить, что находки металлических гривен связаны с болгарами, двухпластинчатые фибулы тоже чаще происходят из болгарских погребений.

Как мы уже говорили, определенное отношение к данной теме имеет вопрос о скальных захоронениях на Кавказе, ареал которых ограничен Урупом на западе и Чечено-Ингушетией на востоке, притом что их основная масса приходится на Верхнее Прикубанье и долину Подкумка. Введя эту категорию погребальных памятников в научный оборот, Т. М. Минаева [Минаева, 1965; 1971] выдвинула положение об их аланской принадлежности, связав их с грунтовыми катакомбами, причем в дальнейшем это положение никем не оспаривалось. На самом деле скальные захоронения могут быть разбиты на ряд типов, из которых часть оказывается по конструктивным деталям близкой к земляным катакомбам, а часть — к подземным и полуподземным каменным склепам.

По мере увеличения находок дата уточняется, но не углубляется. Бесспорно то, что они функционировали с VIII в., в частности во второй его половине (возможно, с рубежа VII–VIII вв.); в то же время за последние годы медленно, но верно растет число классических катакомбных могильников VI–VII вв. на верхней Кубани. Пока нельзя сказать ничего определенного об этнической принадлежности населения, оста бившего скальные могильники, нужны раскопки близлежащих поселений, но сейчас можно предположить, что в них погребали своих умерших не только (а может, и не столько!) ираноязычные аланы, но и тюркоязычные народы, очевидно болгары, генетическая-связь которых с балкарцами и карачаевцами безусловна. Но это тема, требующая дальнейшего исследования, в частности расширенных полевых работ.

Новые раскопки или новый подход к материалу, тщательный анализ мелочей или взгляд сверху на всю панораму способствуют тому, что каждый год вносит свою лепту в углубление и конкретизацию наших представлений на эту тему. Следует сказать, что каждая из маленьких главок данной работы может стать темой большого специального исследования, а в предложенном кратком виде отражает лишь состояние рассматриваемой проблемы в науке. Охватить же все многообразие точек зрения, пересекающихся, дополняющих (или отвергающих) друг друга, нам не представляется возможным. Если автору удалось протянуть лишь слабую нить от читателя, который, возможно, ставит совсем другие вопросы и ждет иных ответов, к многочисленным и очень разным исследованиям, упоминавшимся в этой работе, то он будет считать свою задачу выполненной. Хотелось бы вновь обратиться к тому, с чего начиналась книга: собраны «с обширнейших лугов лишь немногие цветы» (Иордан), но этих цветов в мире так много, что каждый «в меру ума своего» может, собирая их, сплетать венки и гирлянды, оценив присущие им красоту и внутреннюю гармонию, разнообразие и закономерность сочетаний: