Матвей Фролов - И снова к микрофону выхожу...

Они идут в партком, и там Путин обращается к парторгу:

— Знакомьтесь. Борис Дмитриевич Круглов. Потомственный обрубщик, ныне авиатор...

— Знаю, знаю, — говорит секретарь парткома, — хотя я тут работник и новый, но наслышан.

— ...И хочется товарищу полковнику, — продолжает Путин, — взглянуть на родные, так сказать, пенаты.

— Пожалуйста. Полагаю, что специальных провожатых вам не потребуется?

— Я тоже так думаю, — говорит Путин. — Где сами разберемся, а где друзья помогут.

Круглов спешит, конечно, в трубный, но Михаил Елисеевич тянет его сперва в клуб.

— Может быть, — предлагает Борис Дмитриевич, — зайдем в клуб попозже, на обратном пути?

— Есть смысл побывать там именно сейчас, до цеха, — настаивает Путин.

Клуб, недавно построенный, поистине великолепен. Это гордость завода.

— Сколько света! — восклицает Круглов. — Какое чудесное фойе! А ты чего молчишь? Не нравится?

— Видишь ли, неудобно хвалить работу строителей управления, которым руковожу, лучше погляди-ка наверх.

— О, как это я сразу не заметил...

Наверху, над витриной с портретами ударников, висит картина, названная художником «Первый договор». Картина не может не взволновать этих двух пожилых, бывалых людей. Они видят себя молодыми, в синих спецовках, в замасленных, сдвинутых на затылок кепках, видят своих товарищей по бригаде.

— А не кажется ли тебе, Елисеич, что мы с тобой чуточку изменились?

— Самую малость.

— Кто это слева? Похож на Пашу Мокина.

— Он и есть. Погиб Паша на войне.

И снова смотрят они на картину, потом друг на друга и опять на картину. Стоят, молчат, вспоминают...

Нет, не жалеет Круглов, что побывал здесь.

— Ну, а теперь в трубный.

Там, в трубном, уже знают, что Путин ходит по заводу с каким-то полковником. В конторке цехового механика Николая Матвеевича Дубинина собираются ветераны. И конечно же, тут старики Комарский и Фокин, два закадычных приятеля, два бывших бригадира, которые вместе с Дубининым двадцать лет назад первыми поддержали путинский почин. Фокин сейчас старший мастер, Комарский — техник; оба давно на пенсии, но завода не покидают.

Появляется Путин.

— Елисеичу привет, — произносит Дубинин и, увидев входящего вслед за Путиным полковника, поднимается ему навстречу, сразу узнает и широко разводит руками: — Раздобрел, брат, раздобрел.

— Батюшки мои, — оглядывается Круглов, — да никак тут все четыре прежних бригадира: Фокин, Комарский, Дубинин, Путин. Четыре бригадира на одного рядового обрубщика. Что ж, готов выполнить любое ваше задание, уважаемые начальники.

— Между прочим, должен огорчить гостя, — говорит Дубинин. — Обрубщикам у нас делать нечего. Технология нынче не та.

Когда Круглов шел в трубный, он, естественно, предполагал, что цех изменился за эти годы. Но не думал, что в таких масштабах. По существу, прежними сохранились лишь стены да несколько волочильных станов. Утомительный процесс волочения труб почти полностью заменен прессовкой, сократившей весь цикл производства примерно в шесть раз...

Михаилу Елисеевичу все это не в новинку. Но и ему кажется, что за тот месяц, пока он не был в цехе, здесь многое переменилось. Чья-то рука прошлась по машинам и везде оставила след. Вот ведь он отлично помнит, что у того электрического молота работало трое, — сейчас справляется один. А эти ножницы, автоматически отрезающие лишний кусок прутка? Их не было тогда так же, как отсутствовали и ролики для правки труб.

Путин слышит, как Дубинин, давая объяснения Круглову, все время упоминает о какой-то бригаде, которая и там что-то переделала, и здесь кое-что изменила и которой, насколько можно было судить по скупым репликам механика, до всего есть дело.

Что же это за удивительная бригада?

Официально ее именуют комплексной. В ней объединились люди разных профессий: механик Николай Дубинин и его брат Григорий — знаменитый ленинградский разметчик, читающий лекции с институтских кафедр, конструкторы Доброскок, Ландихов и Светличный, токарь Поляшов, специальность которого, собственно, трудно определить, потому что он с одинаковым блеском работает на любом механическом станке, слесарь Бужинский, инструментальный мастер Банковский, кандидат технических наук Жолобов...

— Это какой Жолобов? — спрашивает Круглов. — Не Виктор ли, нормировщик? Тот самый? Помню, мы с ним вместе уходили на учебу.

Итак, собрались девять человек — рабочие, инженеры, ученый. Сошлись как равные для того, чтобы, соединив свои знания и опыт, вместе искать новые пути в технике.

Сколько творческих задумок у этих беспокойных искателей! Одни замыслы уже претворены в жизнь, другие реализуются, третьи существуют пока в черновых записях, в карандашных набросках и подвергаются горячему обсуждению... С каждым часом крепнет чудесное содружество людей труда и науки.

И разве не ощущается в этом факте дыхание нашего завтра, дыхание коммунизма!

— Слушай, Елисеич, — сказал вдруг Круглов, когда они заканчивали осмотр трубного цеха. — Ты помнишь плавильную печь номер девяносто три? По-моему, ее бригада одной из первых заключила с нами договор. Неплохо бы взглянуть на старушку.

— Ты, дорогой мой, безнадежно отстал. Нет той печки. Сломана за непригодностью. Нынче плавят медь совсем иным способом. И знаменита теперь другая печь — лягинская.

— Что-то не знаю я такой системы.

— Если судить по учебнику, система эта самая обычная: поворотная отражательная печь на двадцать тонн. По существу же не совсем обыкновенная. Идем. На месте будет виднее.

И они направились в литейный цех, к печи, которая значится под номером только в документах, а всему заводу известна как лягинская, потому что работает на ней Александр Иванович Лягин, зачинатель скоростных плавок.

Он пришел на «Красный выборжец» безусым деревенским пареньком. Его поставили подручным как раз на «девяносто третью», о которой вспомнил Круглов. Она доживала свои последние дни: цех реконструировался. Лягин понимал, что ему не овладеть новой техникой, если он не будет учиться. И юноша поступил на курсы мастеров.

Человек тихий, внешне неприметный, он принадлежит к тем людям, подлинные качества которых раскрываются обычно в трудные минуты. Вот так однажды, когда Лягин был еще подручным, ему неожиданно пришлось заменить заболевшего бригадира. И он уверенно провел плавку, все увидели в нем зрелого плавильщика, способного самостоятельно управлять печью.

О нем стали говорить: «Работает грамотно». Это была высокая оценка, означавшая, что Лягин не по одному лишь чутью варит медь, а делает это вооруженный химическими законами.

Мечта о скоростных плавках возникла у него давно. Поначалу это были разрозненные мысли, которым предстояло превратиться в стройный, продуманный план. Этому превращению способствовали следующие обстоятельства.