Матвей Фролов - И снова к микрофону выхожу...

О, это было зрелище! Покрытый румяной корочкой, круглобокий крендель отливал глянцем, сказочно сверкал и, да простят нам высокопарное сравнение, сиял, как июльское солнце... Все смотрели на него как зачарованные, не в силах произнести ни слова. И тогда заговорил Антоныч.

— Прошу извинить, коли чем не угодил, — сказал он. — А приглянется — кушайте на здоровье! Понятное дело, крендель этот не показывает всего нашего искусства. Полагаю, наступит денек, придет победа — ох и кренделей же я вам напеку, сынки мои родные!

Честь поделить сокровище на порции была оказана «хозяйке» — Серафиме Жудовой, заведующей пекарней. Сделала она это весьма умело и справедливо, не забыв и тех, кто был в полете.

— Товарищи! — восторженно произнес один из лейтенантов. — Он же просто тает во рту...

А другой добавил:

— Душа вложена в кренделек.

На столе появилась гигантская миска с квашеной капустой, и для ленинградцев, забывших, как выглядят овощи, это было не меньшим сюрпризом, чем выборгский крендель для летчиков.

В разгаре трапезы командира полка вызвали на аэродром. Но майор вскоре вернулся вместе с худощавым черноволосым летчиком, не успевшим даже переодеться, — он был в меховой тужурке и в унтах.

— Щербина к пирогу не опоздает! — пошутил кто-то за столом.

— И имеет на него полное право, — сказал Романов. — Сбил над озером «хейнкеля».

Антоныч посадил юношу с собой, обнял его за плечи и долго не снимал руки.

Так впервые родился выборгский крендель, который впоследствии стал традиционным. Так впервые была подготовлена радиопередача о выборгском кренделе.

И слушателям, и вам, товарищи читатели, конечно, понятно, что крендель был только поводом, что повод этот мы использовали для того, чтобы рассказать о дружбе фронтовиков и ленинградцев, о героических делах защитников ленинградского неба.

Каждый день Всесоюзное и Ленинградское радио передавали о том, как воюют летчики-истребители. Мы говорили о пионере ночных боев Василии Мациевиче. Радио продолжало знакомить ленинградцев с победными боями их любимца Севастьянова. Мы все время рассказывали о дружбе гвардейца Сергея Литаврина со сварщиком Металлического завода Арсением Коршуновым и гвардейца Ильи Шишканя со слесарем Иваном Григорьевым.

И конечно, мы не забывали о выборгском кренделе, который стал как бы вещественным выражением задушевной дружбы летчиков и ленинградцев.

Спустя несколько лет после нашей победы захотелось снова вернуться к этому эпизоду времен вражеской блокады Ленинграда.

Ну, прежде всего, что это за крендель такой — выборгский? Почему он так называется? В блокаду недосуг было рыться в справочниках или энциклопедиях...

Вот какую историю мы узнали из «Ведомостей Санкт-Петербургской полиции» № 201 за 1871 год.

...Однажды Петр Великий, будучи в Выборге, отведал местные крендели, и так они ему понравились, что велел он доставлять эти вкусные изделия в Петербург. Выборгские крендели стали лучшим угощением на петровских ассамблеях. Вскоре пекари-финны открыли в Петербурге несколько пекарен и монопольно продавали выборгские крендели покупателям побогаче, более ста лет всячески скрывая от русских и немецких пекарей секрет их изготовления.

Но вот в начале тридцатых годов XIX века пекарь-ярославец Иван Иванов, содержавший маленький пирожковый куренек, решил во что бы то ни стало узнать секрет выборгской сдобы. Пытался было выведать что-либо у петербургских мастеров-финнов. Но куда там — молчат. Тогда Иванов снарядил своего молодого сына Александра в Выборг — пусть купит кренделей побольше, чтобы знать, «не вредны ли они русской публике», а если случай к тому подвернется — и выведает нужные рецепты.

Вскоре молодой Иванов не только узнал все тайны приготовления выборгских кренделей, но и начал печь их не хуже местных коренных пекарей. Возвратился он в Петербург, и куренек у Симеоновского моста быстро приобрел известность во всем городе.

Ивановские выборгские крендели стали выпускать и другие русские мастера. Мука на них шла самая лучшая, так называемая конфетная, и, кроме того, толченый рафинад (лучше тростниковый, а не свекловичный, уменьшающий припек), топленое русское масло, изюм, коринка, кардамон, мускатный орех, яйца, сливки, цукат...

Вот что такое настоящий выборгский крендель, спечь который для друзей-летчиков мечтал в блокаду булочных дел чудодей, мастер пирожных и тортов, сдобы и баранок Павел Антонович Никитин...

И нам захотелось разыскать хотя бы некоторых участников первой встречи летчиков и пекарей, их однополчан и сослуживцев.

Герой Советского Союза Василий Мациевич, другие гвардейцы пришли на хлебозавод «Красный пекарь» посмотреть, как работают хлебопеки. Перед Новым, 1946 годом пекари приехали на аэродром поздравить летчиков, и, конечно, не с пустыми руками.

Летчики бывали в Ленинграде, они видели, как люди залечивают раны родного города, как восстанавливают кварталы, над которыми они вели воздушные бои. Вечным памятником погибшим гвардейцам стали ленинградские улицы-новостройки, названные именами летчиков Севастьянова, Савушкина. Не раз на этих улицах побывал я с микрофоном.

В 1958 году, весной, хлебопеки надумали снова встретиться со своими старыми друзьями.

И вот с Героем Советского Союза майором Щербиной мы едем в гости к Антонычу. Старика решили не предупреждать, нагрянуть неожиданно.

Сидим в кабинете директора хлебозавода «Красный пекарь». Он звонит в цех и просит прийти бригадира Никитина. Ждем. Летчику не терпится, он выходит из кабинета и сталкивается в дверях с Антонычем.

Так и застыли они оба на пороге и, как обычно в таких случаях, не знают, с чего начать.

— Ты бы о друзьях сказал, — говорит старик. — Романов-то где теперь? Небось дивизией командует?

— Нет Романова, — склоняет голову Щербина, — сбили Бориса Николаевича над Гатчиной. И Леши Севастьянова нет. Помнишь его? И Вася Корень погиб.

Они стояли друг против друга, и чудилось обоим, что тут же, рядом с ними, майор Романов с его мягким грудным баском, коренастый, улыбчивый Севастьянов, стремительный, порывистый Корень.

Вспомнили о Мациевиче и Жидове, ставших Героями.

— Что же это мы с места не двигаемся? — спохватывается Антоныч. — Идем, хозяйство свое покажу.

И он ведет летчика с этажа на этаж. Мимо огромных чанов, в которых растет и дышит тесто. Мимо сверкающих белизной автоматов, этих умниц, которые сами и месят, и режут, и отвешивают тесто. Мимо длинных столов, за которыми сидят молодые работницы, — по быстрым, неуловимым движениям их рук можно безошибочно определить, чью школу они прошли — никитинскую. Мимо гигантских, пышущих жаром электрических печей.