Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Пестель, приспособляясь к тогдашним условиям, выдвинул эту программу деления земли на две части, не проводя национализации до конца. Но само собой разумеется, что даже эта полунационализация предполагала ликвидацию помещиков как класса. Иначе и представить себе нельзя. Если вы возьмете главу Пестеля о дворянстве (она имеется в «Хрестоматии» Коваленского [2-2]), то увидите, что Пестель чрезвычайно логически приходит к мысли о необходимости ликвидировать все сословия вообще, и дворянство в частности. А в том отрывке, который цитирует т. Ольминский, говорится о дворянских грамотных собраниях — явная невязка, которая, к сожалению, до сих пор объяснена еще не была, но ее довольно легко поймет всякий, кто видел подлинник «Русской Правды». Эта самая «Русская Правда» Пестеля, этот проект есть недоконченный черновик, — черновик, обрывающийся на полуслове, черновик, где написана одна строчка — вымарана, сверху другая строчка — вымарана, написана третья строчка — вымарана, сбоку написана четвертая строчка. Таким образом мы имеем, по крайней мере, три, а местами и четыре редакции. Какой из этих четырех редакций принадлежит этот отрывок? И это первый вопрос, с которым приходится подходить к Пестелю: к какой редакции его документа относится та или другая цитата, ибо редакций таких несколько, и когда мы их восстановим, тогда, вероятно, внутренняя связь получится. Но пока приходится констатировать наличие только двух фактов: с одной стороны, национализация, хотя и половинчатая, допускающая буржуазное землевладение, а с другой стороны, охрана интересов помещика. Соединить эти две вещи логически нельзя. И мы знаем из одного наброска Пестеля, не вошедшего в «Русскую Правду», что Пестель предполагал, — первый в России, — конфискацию латифундий. Он предполагал, правда, только крупнейшие имения, размерами более 5462 гектара (5000 десятин) отчуждать в пользу государства безвозмездно, т.е. конфисковать; за земли меньше этих размеров владельцы получали известное денежное вознаграждение. Это опять-таки противоречит той цитате, которую указал т. Ольминский, и которая предполагает помещиков сохранившимися.

Цитата, таким образом, сама по себе еще не доказывает, что нужно, то-есть, что Пестель был представителем помещичьих интересов. Представителем помещичьих интересов он не был, но то обстоятельство, что он сам был безземельный дворянин, — точнее говоря, «бескрестьянный» дворянин, ибо земля у него была, но не населенная, — это, конечно, для вас, как для хороших марксистов, не служит аргументом. Такими аргументами оперирует Рожков. Как вы знаете, он делит всех декабристов по размерам их земельных владений на известные группы. Деление в высокой степени странное, потому что то или другое положение человека в движении не определяется его личным достоянием. Иначе мы не поймем, как такой человек, как Энгельс, который был богатым человеком, был фабрикантом, в то же самое время был одним из основоположников революционного рабочего движения в Европе. Очевидно, этот подход не годится. Я потому его отмечаю, что в литературе вы можете встретить указания, что Пестель был безземельный дворянин, и из этого делаются выводы, но дело не в этом, а в том, что он отражал интересы какого-то другого класса, не дворянства.

И тут мы встречаем парадоксальный факт, который я уже отмечал в печати. Кто читал мою статью в «Молодой Гвардии», тот помнит, что этот бывший кавалергардский офицер, блестящий полковник, адъютант главнокомандующего Витгенштейна, был, несомненно, первым у нас выразителем в политике интересов мелкой буржуазии. Это — парадоксальный факт. Программа Пестеля, отчетливо мелкобуржуазная, конечно, она не пролетарская — об этом смешно и говорить, — но это отчетливо мелкобуржуазная программа. Прежде всего, типичнейший мелкий буржуа Сисмонди был учителем Пестеля в области политической экономии; Пестель был первым «нашим отечественным сисмондистом», за шестьдесят лет до тех, кому Ленин дал это имя. И эта мелкобуржуазность отражается на всех гранях его политической и социальной программы.

Во-первых, свирепая, можно сказать, ненависть Пестеля к капиталу, «аристокрации богатств» (декабристы, так как они думали про себя и говорили между собой больше по-французски, произносили «аристокраси», «демокраси» и т. д.). Аристокрация богатств для Пестеля — главный жупел, она гораздо хуже феодальной аристокрации в его глазах, и он воюет с ней с первых же страниц своей «Русской Правды». Главное для него, — чтобы не допустить этой «аристокрации богатств», чтобы установить в России совершенное равенство. В этом отношении Пестель — типичный якобинец, в этом стремлении к равенству. Его раздел земли, половины земли волостной на совершенно равные участки, — это как раз и есть типично якобинская черта. Во всех якобинских программах, — вы знаете их, потому что изучали историю французской революции, — во всех якобинских программах проходит эта черта раздела имущества поровну, и это вошло через гражданский кодекс в законодательство современной Франции. Нет наследственного права, менее благоприятствующего накоплению больших богатств, чем французское наследственное право, чем Code Civil. Это одна сторона, чисто мелкобуржуазная сторона программы Пестеля. Затем еще любопытно, что этот полковник, бывший кавалергард, адъютант главнокомандующего, очень заботился о мещанах, о такого рода группе населения, на которую тогда никто не обращал внимания в России и которая была совершенно на заднем плане. Он очень заботился о мещанах, он очень заботился о весьма немногочисленных в тогдашней России мелких свободных землевладельцах — однодворцах и т. д. Он заботливо оговаривает, что их земли ни в коем случае не национализируются. Лишнее доказательство, в скобках сказать, что остальные земли предполагалось национализировать. И, наконец, чтобы охарактеризовать эту (мелкобуржуазную) его черту не только с фронта, но и с тыла, он был несомненным, хотя и не ярым, антисемитом. Он предполагал собрать всех евреев в России, дать им некоторую вооруженную силу и отправить их завоевывать Палестину, чтобы освободить от них Россию.

С какой стороны ни подойти, это — типичный мелкий буржуа первый мелкий буржуа, который выступает перед нами в политике. Как видите, и этот ближайший сосед «соединенных славян», практически, вероятно, не менее революционный, чем они (истории не пришлось этого проверить, потому что Пестель был арестован раньше своего выступления и не сумел показать, что он сделал бы, если бы был на свободе), — этот человек тоже был довольно далек от классовых помещичьих интересов. У него классовая подкладка была, но совсем другого класса, не помещичьего. Сообразно с этим и в своей политической программе, и в своей тактике Пестель был большим радикалом. В своей политической программе он был последователем французского республиканца Детю-де-Траси, одного из деятелей революции 1789 г., эмигрировавшего при Наполеоне I в Америку и там написавшего книгу «Комментарий на «Дух законов» Монтескье», где он особенно яростно выступает против единоличной власти, какой бы то ни было. Для Детю-де-Траси власть только тогда совместима со свободой населения, когда это — власть коллективная, коллегиальная. Отсюда и во главе государства, по Детю-де-Траси, должна стоять директория в несколько человек, а не один человек. Совершенно так же смотрит и Пестель. В просторечии эти его высшие учреждения, все эти «державные веча», «державные думы», «верховные думы», и т. д., — их масса, запомнить их нет возможности, и нужно просто составить таблицу и вызубрить, у меня на это не хватило терпения, но я утешал себя тем, что сами декабристы не употребляли этих нелепых терминов, изобретенных под влиянием тогдашнего национализма после 1812 года, — просто и означают «директорию», и в их переписке и показаниях это именно слово и стоит. Во главе должна стоять директория, а с нею народное собрание, выбранное, конечно, демократически. У Пестеля никаким Избирательным цензом и не пахнет, и вся эта машина построена чисто республикански-демократическим путем.