Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Теперь относительно тех условий, которые питали и создали это революционное движение. Тут нам приходится расставаться с очень многими предрассудками и до некоторой степени выворачивать историю наизнанку, как выразился недавно один из моих корреспондентов по поводу моего «четырехтомника». Вас, — говорит он, — очень трудно читать, не потому чтобы вы писали каким-нибудь очень трудным и мудреным языком, а потому, что вы выворачиваете историю наизнанку, излагаете дело совершенно шиворот-навыворот сравнительно с тем, как мы привыкли. Благодаря этому вас трудно даже с первого раза понять, — говорит мой корреспондент, — и я должен был прочесть вашу книжку три раза, чтобы ее, наконец, понять. Я думаю, что мы с вами сговоримся с первого раза, тем не менее, некоторый заворот мозгов, как вы сейчас увидите, сделать придется. У нас обычно дело рассматривают так: первая половина XIX века, царствование Николая, это — период глухой реакции; вся Россия обращена в казарму, все в ней посвящено шагистике, жизни и движения вперед никакого, мертвое стоячее болото. В половине века, под впечатлением главным образом Крымской кампании, ее неудачи, этого громового удара, который нарушил тишину, и спокойствие мертвого болота, начинается оживление; 60-е годы — «эпоха великих реформ», люди шевелятся, все движется вперед. Наконец попытка увенчания здания, попытка революционного прорыва 70-х годов, — и на этой неудаче новое погружение в стоячее болото, на этот раз на гораздо более короткий промежуток времени всего-навсего на какие-нибудь 13 лет, тогда как раньше этот мертвый штиль длился более четверти столетия, около 30 лет. Так изображают обыкновенно дело. Но если вы, в качестве добрых марксистов, подойдете к этому сюжету со стороны экономического базиса, то вы увидите картину диаметрально противоположную: чрезвычайно бурное и быстрое движение в первое 30-летие и все усиливающийся застой в течение как раз той самой эпохи, которая до сих пор составляет утешение, отраду и гордость наших буржуазных либералов. В течение николаевского царствования наша крупная промышленность развивалась так бурно, как она второй раз двинулась вперед только в так называемую эпоху Витте, в 90-х годах XIX века. Тут движение приняло еще более бурный, усиленный темп, и это понятно, почему. Потому, что двигающаяся масса страшно увеличилась. Все-таки николаевская промышленность — это было нечто довольно скудненькое, маленькое, но, тем не менее, эта небольшая масса двигалась вперед с максимальной скоростью.

Я возьму базу всякой промышленности — металлургию. Вот данные по 1825 году, году декабристов: у нас было 170 металлургических заводов и фабрик с 22 1/ 2тысячами рабочих и с общей продукцией на 49 тысяч тонн (3 миллиона пудов); а в 1850 году, через 25 лет, у нас было 299 металлургических фабрик и заводов с 88 1/ 2тысячами рабочих и с общим производством в 245 тысяч тонн (15 миллионов пудов). Таким образом количество рабочих увеличилось вчетверо, а продукция увеличилась впятеро. Что количество фабрик и заводов увеличилось даже не вдвое, это вам, как добрым марксистам, факт, разумеется, понятный и говорящий за прогресс промышленного капитализма, а не против него, ибо это показывает, что новые фабрики и заводы были крупнее старых: произошла новая концентрация капитала в этой области, были сделаны дальнейшие шаги вперед. То же самое мы получаем и в текстильной промышленности, в особенности, если возьмем конец этого периода. В 1843 г. в России считалось 40 прядильных фабрик, на которых работало до 350000 веретен, а в 1853 г. был уже 1 миллион веретен в ходу, при чем каждое веретено 1843 г. вырабатывало приблизительно 16 кг (пуд) пряжи в год, а каждое веретено во втором случае вырабатывало уже 19 кг (48 фунтов). Таким образом продукция этого увеличившегося на протяжении 10 лет втрое количества веретен увеличилась на 20% по отношению к каждому отдельному веретену. Итак, наша промышленность при Николае I росла чрезвычайно бурно, — так, повторяю, бурно, как она не росла после никогда до 90-х годов XIX века. Я не привожу других примеров, более свежих, по сю сторону первой революции, подъема 1909 г. и следующих годов, — этот подъем был тоже грандиозен, — но я остаюсь в пределах XIX столетия.

Если вы от этого перейдете к темпу развития нашей промышленности в конце эпохи великих реформ, в 60 — 70-х годах, то тут получатся цифры совсем другие, совсем на эти не похожие. В 1867 г. было переработано всеми русскими фабриками хлопка 3298 тыс. пуд. (54 тыс. тонн); в 1868 г. — 2556 тыс. пуд. (41,8 тыс. тонн); в 1869 г. — 3208 тыс. пуд. (52,5 тыс. тонн); в 1870 г. — 2801 тыс. пуд. (45,8 тыс. тонн); в 1871 г. — 4165 тыс. пуд. (68,2 тыс. тонн); в 1872 г. — опять 3606 тыс. пуд. (59 тыс. тонн); в 1873 г. — 3530 тыс. пуд. (57,8 тыс. тонн). Таким образом вы видите, что мы все время танцуем около 3 миллионов и до 4 миллионов долезаем только однажды, для того чтобы опять-таки скатиться к этим роковым 3 миллионам, — картина форменного застоя. В металлургии дело обстоит немножко иначе, несколько лучше. Это объясняется тем, что, как вы знаете, в 60-х и начале 70-х годов очень быстрым темпом шло железнодорожное строительство, были нужны рельсы, и это именно подгоняло русскую металлургию, но все-таки и тут мы имеем темп роста очень «спокойный». В 1867 г. — 17 1/ 2милл. пуд. (288,4 тыс. тонн) чугуна; в 1868 г. — 19,8 милл. пуд. (311,3 тыс. тонн); в 1869 г. — 20 милл. пуд. (327,6 тыс. тонн); в 1870 г. — 22 милл. пуд. (360,3 тыс. тонн); в 1871 г. тоже 22 милл. пуд. (360,3 тыс. тонн); в 1872 г. — 24 милл. пуд. (393,1 тыс. тонн); в 1873 г. — 23 милл. пуд. (376,7 тыс. тонн). Словом, тут, конечно, не топтанье на месте, как с текстильной промышленностью, а движение вперед, но движение очень медленное и «спокойное». Обыкновенно на это отвечают, — я сам на это отвечал в прошлом году в Свердловском университете, — главным образом, условиями освобождения крестьян. Вы знаете, что крестьяне были освобождены в результате компромисса между торговым и промышленным капиталом, при чем львиная доля добычи досталась именно торговому капиталу. Крестьяне были освобождены так, что торговый капитал получил возможность выкачивать из страны гораздо больше прибавочного продукта, нежели он выкачивал раньше. И вот для того, чтобы удобнее было торговому капиталу оперировать, были пущены в ход два средства. Во-первых, от крепостного права было оставлено как можно больше, и, в частности, крестьяне были оставлены на положении полусвободных мелких производителей, к которым торговый капитал, в силу их полузакрепощенности, мог легко подойти. Для этого крестьянин был прикреплен к деревне, как вы знаете, не мог уйти от мира, был связан круговой порукой и т. д. Это одна сторона дела; а другая сторона дела: был пущен в ход налоговый пресс, были увеличены налоги, которые и без того уже сильно увеличились благодаря выкупным платежам. Местами они превосходили 100% чистого дохода крестьянина с земли, и этот налоговый пресс заставлял крестьянина возможно большее количество своего прибавочного продукта реализовать, а во многих случаях заставлял выпускать на рынок и долю продукта необходимого; не доедать, не допивать, а тем не менее все-таки продавать и продавать во что бы то ни стало. В этом выразился примат, перевес торгового капитала при освобождении крестьян. И вот отвечают на это, — и я сам отвечал на это, и, конечно, этот ответ, в общем и целом, правильный: при таких условиях внутренний рынок не мог расти сколько-нибудь быстро, и интенсивно; рост его очень замедлялся, а благодаря этому медленно росла и наша промышленность. Как медленно, — позвольте привести вам очень выразительные цифры относительно капиталов, вложенных в нашу промышленность в первые 12 лет после крестьянской реформы. Из всех тогдашних капиталов акционерных предприятий, приблизительно 1 200 милл. рублей, только 130 милл. было вложено в промышленность, при чем на ткацкие фабрики (нет надобности говорить, что текстильная индустрия наиболее характерна для внутреннего рынка) пришлось только 6 милл. руб.