Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Что же касается другого крыла русской буржуазии, — русских помещиков, то они были более либеральны в то время, чем русский промышленный предприниматель, потому что они пользовались меньшей благосклонностью со стороны начальства, нежели последний. Дворянину, правда, давали подачки время от времени, но его удельный вес был значительно меньше, и вы в моем четырехтомнике найдете жалобы дворянства на то, что его обижают, — но даже левый фланг этой более левой, либеральной части русской аграрной буржуазии не шел дальше проектов совещательного представительства. Оно добивалось того, что купцы уже имели. Купцов призывали, выслушивали. Дворяне говорили: «А нас-то? Пусть и нас выслушивают, мы ведь благородные, у нас грамоты есть. Купцов слушают, а нас нет. Хорошо ли это?». В 90-х годах дворяне большего не добивались.

Но это было бы объяснение, до известной степени, «от случайности» — между тем факт имеет вовсе не местное и временное значение. Это факт мировой, уполномочивший первый манифест нашей партии повторить слова Энгельса, что буржуазия, чем дальше на восток Европы, тем подлее. Что же, эта, все увеличивающаяся подлость восточно-европейской буржуазии есть ее мистическое, таинственное какое-то свойство, что ли? Нет, конечно, — и эта подлость буржуазии имеет свое материальное основание. Наиболее решительно выступала всегда промышленная буржуазия в странах, где раньше всего развилась крупная промышленность, — т.е. в странах, по существу дела не имевших еще крупно-промышленных конкурентов. Англия совсем не знала бонапартизма , — Франция уже знала два периода бонапартизма («первую» и «вторую» империи), т.е. подчинения промышленной буржуазии военной диктатуре. Германская промышленная буржуазия долгие десятилетия сносила полусамодержавный режим Гогенцоллернов, — русская терпела даже и чистое, самодержавие Романовых. Чем позже начинала торгово-капиталистическая страна развивать у себя крупную промышленность, тем с более грозными соперниками, технически ее превосходящими, лучше ее вооруженными, приходилось ей иметь дело. И тем больше ее феодальная верхушка — или ее буржуазный диктатор, Бонапарт — «покровительствовали» «отечественной промышленности», тем больше подкуплена была местная промышленная буржуазия, тем менее жгуче необходимой была для нее окончательная ликвидация феодального режима.

Итак, парадоксальным, как говорит буржуазия, диалектическим образом, как говорим мы, неудача массового движения, рабочего массового движения привела к провалу либеральной оппозиции промышленного капитала. Вследствие неудачи массового движения, — вследствие неудачи восстания рабочих и крестьян промышленный капитал должен был капитулировать перед торговым. Почему это случилось? Тут приходится совершенно откровенно признать, что это случилось именно благодаря той причине, на которую указывали современные буржуазные либералы, тот же Милюков своими «ослами слева». Это случилось благодаря сравнительно очень высокой сознательности если не всего рабочего класса, то его верхушки, и благодаря тому, что у нас уже существовала, хотя и в зачатке, классовая рабочая партия.

Эта классовая рабочая партия, не давая массам пролетариата, тем массам, которые уже были охвачены революционным движением, стать орудием в руках буржуазии, тем самым, несомненно, расколола и подорвала это самое буржуазное оппозиционное движение, движение промышленного капитала и слоев с ним связанных, так что в смысле, так сказать, буквального соответствия фактам эти люди были правы, когда ругали большевиков, говорили о них с пеной у рта, говорили, что это они сорвали революцию. Да, их революцию мы действительно сорвали, создав классовую рабочую партию с определенной классовой ориентировкой, направленной столько же против буржуазии, сколько и против самодержавия. Мы, конечно, сорвали игру буржуазии, поскольку буржуазия играла на массовое движение. Я вам уже говорил в прошлой лекции, что в 1917 году случилось иначе, главным образом потому, что в решительный момент, в феврале 1917 года, большевики на сцене отсутствовали, их не было. To-есть они были, но в таком незначительном числе, что они не могли играть большой политической роли. Когда Ленин приехал в начале апреля старого стиля 1917 года, дело было уже сделано, правительство Львова — Милюкова уже сидело в седле, нужно было его выкорчевывать, что нам в конце концов и удалось, как вы знаете. Но это была операция обратного характера, а помешать им в марте сесть в седло мы не могли. В 1905 году, я повторяю, благодаря сознательной политике большевистской партии, буржуазная игра не удалась, и буржуазия действительно проиграла свою революцию, не добилась того, к чему она стремилась, не добилась «приличной» буржуазной монархии прусского или австрийского типа. Не добилась благодаря тому, что у нас существовала классовая рабочая партия, что у нас была сознательная верхушка рабочего класса, которая не позволила буржуазии сделать из этого рабочего класса свое орудие, как это было в 1848 году в Германии и во Франции. В этом отличие нашей революции 1905 года от революций, скажем, 48-го года в Западной Европе, где таких рабочих партий еще не было, рабочие массы были менее сознательны, чем у нас, и в результате получилось то, что вы знаете уже из истории Запада.

Теперь спрашивается: что же наша революция кончилась благодаря описанным мною условиям чистой неудачей промышленного капитала или нет? Тут, став оппозицией из претендентов на власть, кадеты в значительной степени исказили облик истории, а от них заразились этим искажением и мы. Кадетская пресса того времени злобно шипела на победивший торговый капитал в лице Столыпина и в лице октябристов и правых, всячески стараясь изобразить не только в русской, но и в Заграничной печати, что в России — лжеконституционализм, что все это — один обман, что Столыпин — жалкий демагог, который держится исключительно при помощи штыков и шпиков, и что все его конституционные аллюры ни более ни менее, как приманка для того, чтобы обмануть заграничную буржуазию и получить деньги взаймы. Вот приблизительно какая схема итогов первой русской революции давалась кадетской прессой. Мы им вторили, потому что мы на своей шкуре действительно никакой конституции не чувствовали.