Владимир Малышев - Петербург: необыкновенные биографии [Город и его великие люди] [litres]

Однако итальянцы (вскоре на Апеннинах пришел к власти Муссолини) не признали завещание. С 1923 по 1941 год Народный комиссариат иностранных дел СССР безуспешно вел судебный процесс. Однако, когда фашизм рухнул, по решению военных властей Союзной контрольной комиссии на вилле Абамелек разместился клуб советских офицеров. Позднее она перешла в собственность СССР, завещание князя было признано действительным. Немалую роль тогда сыграл лидер итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти, недолго занимавший пост министра юстиции.

На вилле разместились дипломаты посольства СССР, было построено несколько жилых корпусов. Там проводятся приемы и расположена личная резиденция посла. Однако, выполняя завещание князя, на вилле останавливаются художники, скульпторы, деятели искусства, приезжающие в столицу Италии. Живут они в специально оборудованном для этого «Домике Гарибальди». Недавно на территории виллы Абамелек был построен православный собор Святой Великомученицы Екатерины. Ватикан против этого не возражал, выдвинув только одно условие – чтобы крест на его куполе был не выше, чем крест на соборе Святого Петра, расположенного по соседству.

Увековечили память Абамелек-Лазарева представители армянской диаспоры в России. На собранные ими средства на вилле в Риме установлен памятник князю, который так много сделал для развития российско-итальянских отношений.

Бурные споры идут сегодня вокруг все более острой проблемы наплыва в Россию миллионов иммигрантов. Оказывается, что схожие вопросы стояли на повестке дня в России еще много лет назад. И свои ответы – актуальные и в наши дни – на них давал знаменитый в прошлом публицист Михаил Осипович Меньшиков. Горячий русский патриот, он был убежден, что именно трагическая недооценка властями угрозы этого «мирного проникновения» стала одной из главных причин национальной катастрофы России 1917 года.

Меньшиков родился 25 сентября 1859 года в городе Новоржеве Псковской губернии в семье коллежского регистратора. С детства он воспитывался в религиозном духе, чему немало способствовали его родители. В 1873 году юноша окончил Опочецкое уездное училище и поступил в Кронштадтское морское техническое училище, по окончании которого был произведен в кондукторы корпуса флотских штурманов. Участвовал в нескольких морских экспедициях, во время которых проявился его незаурядный литературный талант. Он опубликовал очерки заграничного плавания на фрегате «Князь Пожарский», которые позднее были выпущены отдельной книгой «По портам Европы». Затем печатался в «Кронштадтском Вестнике», «Морской газете». В 1892 году вышел в отставку в чине штабс-капитана и посвятил себя литературному труду. Устроился постоянным корреспондентом в газету «Неделя» и вскоре стал ее ведущим публицистом, сразу обратив на себя внимание яркими талантливыми статьями на самые острые темы современности. Когда «Неделя» закрылась, Меньшиков перешел в самую популярную тогда газету «Новое время», где проработал вплоть до 1917 года. Познакомился с Чеховым, Лесковым, поэтом Надсоном, переписывался с Толстым, Менделеевым.

В своей публицистике Меньшиков затрагивал вопросы национального сознания русской нации, проблемы бездуховности, алкоголизма, анализировал государственную политику. Твердо занимал активную патриотическую позицию, направленную на защиту интересов русских и российского государства. В 1908 году он стал инициатором создания Всероссийского национального союза, который собрал вместе умеренно-правых политиков, придерживающихся националистических убеждений. Его считают первым идеологом русского национализма, за что тогдашние либералы и окрестили его «мракобесом» и «черносотенцем». На него обрушилась грязная волна лжи и клеветы со стороны «передового сообщества». Однако Меньшиков стойко держал удар. «Что касается ругательных писем, – писал он, – то они мне доставляют удовлетворение стрелка, попавшего в цель. Именно в тех случаях, когда вы попадаете в яблоко, начинается шум: выскакивает заяц и бьет в барабан или начинает играть шарманка. По количеству подметных писем и грязных статей публицист, защищающий интересы Родины, может убедиться, насколько действительна его работа. В таком серьезном и страшном деле, как политическая борьба, обращать внимание на раздраженные укоры врагов было бы так же странно, как солдату ждать из неприятельских окопов конфеты вместо пуль».

Между тем национализм Меньшикова вовсе не был агрессивным, а являлся своего рода защитной реакцией на укоренившееся в русском обществе бытовое западничество. «Мы глаз не сводим с Запада, мы им заворожены, нам хочется жить именно так и ничуть не хуже, чем живут «порядочные» люди в Европе, – писал он. – Под страхом самого искреннего, острого страдания, под гнетом чувствуемой неотложности нам нужно обставить себя той же роскошью, какая доступна западному обществу. Мы должны носить то же платье, сидеть на той же мебели, есть те же блюда, пить те же вина, видеть те же зрелища, что видят европейцы. И такие потребности высшего сословия ложатся все возрастающим бременем на простой народ, усиливается разложение национальных хозяйственных традиций, и все больше перенимается западный дух капиталистической наживы».

Меньшиков призывал русских людей к сохранению роли державообразующего народа, это было одной из главных тем его публицистики: «Мы, русские, долго спали, убаюканные своим могуществом и славой, – но вот ударил один гром небесный за другим, и мы проснулись и увидели себя в осаде – и извне, и изнутри… Мы не хотим чужого, но наша – Русская – земля должна быть нашей».

Оказавшись после захвата власти большевиками на Валдае, где у его семьи была дача, без работы, он много и горько размышлял над трагедией родины. В своих дневниках, опубликованных только после краха СССР, Меньшиков вскрывал лживую подоплеку социалистических теорий. «Основное утверждение социализма – будто оно более справедливо, чем свободная конкуренция, – писал он. – Но это чистое суеверие. Почему справедливее принудить человека к работе, чем предоставить ему свободу в этом отношении? Почему справедливее равнять талант и бездарность, лентяя и страстного труженика, бережливого человека и расточителя? Я думаю, именно свободный строй обладал секретом наиболее естественного распределения деятельностей и вознаграждений. Что же справедливого – награждать главным призом и первую прискакавшую лошадь, и последнюю? «Не надо никаких призов, никакого неравенства», – скажете вы. Но, стало быть, не надо и никакого превосходства, не надо стремления к совершенству, не так ли? Бега и скачки для лошадей – тяжелая вещь, но они вырабатывают изумительные качества и образование сверхлошадиных пород. Отбрасывая призы, вы ущемляете импульс цивилизации. Зачем, в самом деле, стараться в любой области, если первосортный труд расценивается одинаково с четвертым сортом? Торжество социализма в лучшем случае остановит прогресс, в худшем – погасит тот изумительный разгар энергии и мысли, какой дала система трудового соперничества в европейском обществе. Если нет соревнования, нет драмы жизни, нет и борьбы за жизнь, а человек, подобно зверю, обеспеченному хлебом, становится скучающим и тоскливым, как бы потерявшим смысл жизни».