Юрий Алексеев - Освобождение Руси от ордынского ига

Сопоставление Владимирского летописца с другими сохранившимися летописями, прежде всего с Московской по Уваровскому списку и Вологодско-Пермской, позволяет высказать гипотезу, что в указанных трех летописях, содержащих точную и непротиворечивую датировку событий, и отразились официальные записи документального характера типа походного дневника, аналогичные тем, которые велись в походах 1471, 1475/76 и 1477/78 гг. Почему эти записи сохранились только частично? Почему они не легли в основу официального (или официозного) летописного рассказа, а оказались разбросанными по разным непосредственно не связанным между собой памятникам? Это вопросы, на которые в настоящее время нет прямого, достаточно убедительного ответа. Но во всяком случае уже сейчас можно отметить три важных обстоятельства.

Во-первых, официальный великокняжеский летописный рассказ о событиях на Угре нам неизвестен: или его по каким-то причинам (каким?) не существовало, или он по каким-то причинам (каким?) до нас не дошел. В этом отношении Я.С. Лурье, вероятно, ближе к истине, чем его оппоненты: Лихачевский летописец не может претендовать на официальность уже по той причине, что в нем отсутствуют многие даты, содержащиеся в других летописях и имеющие, вероятно, официальное происхождение (впрочем, неофициальный характер Лихачевского летописца фактически признают, как мы видели, Б.М. Клосс и В.Д. Назаров).

Во-вторых, в составе летописных памятников более или менее отчетливо прослеживается тенденция, оппозиционная по отношению к Ивану III и его правительству. Наиболее резко эта тенденция выражена в софийско-львовском рассказе (Успенский летописец) и устюжских летописях. В оценке характера и причин этой тенденции мнения исследователей сильно расходятся. Если Я.С. Лурье, Б.М. Клосс и В.Д. Назаров (а также М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин) склонны смягчать или отрицать тенденциозную направленность софийско-львовского рассказа и других оппозиционных текстов, отмечая их объективность и достоверность, то К.В. Базилевич, П.Н. Павлов, В.В. Каргалов и Р.Г. Скрынников (а в прошлом Г.Ф. Карпов и А.Е. Пресняков), напротив, подчеркивают эту тенденциозность, видят в ней враждебное отношение к великому князю и ищут корни ее в социально-политической действительности эпохи. Так источниковедческая проблема анализа летописных известий перерастает в проблему реально-историческую — в анализ характера политических отношений в верхних слоях русского общества при Иване III. Оппозицию, отразившуюся в тенденциозном изображении событий на Угре, исследователи видят то в консервативной удельно-княжеской среде (Г.Ф. Карпов), то в среде церковных иерархов (А.Е. Пресняков, Р.Г. Скрынников, отчасти П.Н. Павлов), то среди московского боярства (П.Н. Павлов). Но в любом случае вопрос выходит далеко за рамки событий, непосредственно связанных с борьбой на Угре, и ведет к исследованию более общих проблем истории конца XV в.

В-третьих, хотя официальный великокняжеский рассказ как таковой отсутствует, до нас дошли отдельные записи документального характера, отличающиеся по существу (и, вероятно, по происхождению) от нарративных летописных текстов. Эти записи, несмотря на свою неполноту и фрагментарность, представляют особую ценность — именно они дают наиболее надежную опору для попыток реконструкции реальной исторической действительности.

Стратегия Дмитрия Донского была основана на идее нанесения упреждающего удара по ордынцам до подхода их к русским пределам: оборона Руси выносилась далеко на юг, в Дикое поле. Эта идея нашла свое воплощение в великой битве на Куликовом поле, нанесшей первый мощный удар ордынскому игу. Однако в условиях политической раздробленности Руси стратегическая концепция Донского не могла быть реализована до конца: нашествие Тохтамыша показало непрочность княжеских союзов и заставило Русь надолго отказаться от смелых встречных ударов.

Постройка каменного московского Кремля в 1367–1368 гг. имела крупнейшее стратегическое значение. На столетие Кремль превратился в главную крепость Русской земли, основной элемент обороны от литовских и ордынских нашествий. За единственным исключением (в 1382 г. был взят обманом Тохтамышем), Кремль с честью выполнял свою роль главной цитадели страны, спасая основные государственные и национальные ценности и сохраняя жизнь и свободу тысячам людей, сбегавшихся со всех сторон под защиту его укреплений. Так было и в 1408 (поход Едигея), и в 1439 (поход Улу-Мухаммеда), и в 1451 (набег Мазовши) гг. Во всех этих случаях (как и при нашествии Тохтамыша в 1382 г.) русские не успевали или не имели возможности создать сколько-нибудь прочную оборону южного рубежа. Конные массы татар легко форсировали Оку и рассыпались по Русской земле, предавая все огню и мечу и уводя огромный полон.

Первый известный пример успешной обороны рубежа Оки относится к 1459 г. Узнав, что «татарове Седи-Ахметевы похвалився на Русь пошли», «князь велики Василеи отпустил противу их к Берегу сына своего великого князя Ивана со многими силами». Судя по тому, что во главе русских войск стоял не воевода, а сын-соправитель великого князя, можно думать, что речь шла о борьбе с достаточно большим отрядом ордынцев. В то же время это были, очевидно, не основные силы Орды: во главе их летопись не называет хана. На переправах через Оку произошел бой: великий князь Иван «не перепусти» татар за реку, «отбися от них, они же побегоша». [250] Лаконичное известие летописца не содержит никаких подробностей. Однако о значении, которое придавалось этому событию, свидетельствует то, что в Кремле в честь него была воздвигнута новая каменная церковь Похвалы Богородицы. [251] На берегах Оки в 1459 г. произошло, по-видимому, действительно знаменательное событие. Была одержана важная победа по меньшей мере тактического масштаба: впервые за всю историю борьбы с Ордой удалось отстоять оборонительную линию Оки и предохранить Русскую землю от очередного опустошительного вторжения.

Победа русских на Оке в 1459 г. произвела, видимо, впечатление и на ордынцев. Когда летом следующего 1460 г. хан Ахмат, сменивший Сеид-Ахмета, предпринял очередной поход на Русь, он ограничился нападением на Переяславль-Рязанский на правом берегу Оки. Наиболее подробный рассказ об этом событии содержится в Ермолинской летописи: [252] Ахмат стоял под городом три недели, «на всяк день приступая ко граду, бьющеся». Но рязанские «граждане» «одолеваху ему и много у него татар побиша», от чего Ахмат вынужден был пойти «прочь с великим срамом». По словам летописца, один из приближенных Ахмата, Казат-улан, «привел его, не чающе от Руси ничего сопротивления». Это объяснение кажется правдоподобным: после отпора в 1459 г. ордынцы не рассчитывали на успех на главном (московском) направлении, а попытались нанести удар по слабому (по их предположению) участку. Героическая оборона Рязани сорвала надежды Ахмата и его мурз поживиться легкой добычей. Не следует забывать и того, что после смерти рязанского великого князя Ивана Федоровича весной 1456 г. Рязанская земля по его завещанию попала под временный протекторат Москвы: великий князь Василий «на Рязань посла наместники своя и на прочая грады». [253] Рязань оказалась включенной в общерусскую систему обороны южного рубежа, участие московских войск в защите Рязани вполне вероятно.