Николай Коняев - Петербург: неповторимые судьбы [Город и его великие люди]

– Это которая в «Яре» поет за пятерку?! – спросил Шаляпин.

– Да! – ответил Коровин. – За пятерку – песню. Зато как поет! Со страстью!

Просто одетая, почти без украшений выходила Варя Панина к публике.

Закуривала, расположившись в стоящем на сцене кресле.

Ее постоянные аккомпаниаторы терпеливо ожидали сигнала. Чуть заметный кивок, первые аккорды гитары – и зал наполнялся поразительно сильным Вариным голосом:

Как отмечали музыковеды, голос у Вари Паниной был совершенно не женским по тембру, но с чисто женскими, удивительными по остроте своей интонациями:

С точки зрения классической вокальной школы все было неправильно в этом пении – Варя Панина не там брала дыхание, неверно расставляла ударения, но голос ее зачаровывал слушателей «глубокой, затаенной, как ночь» страстью.

Когда Анастасия Вяльцева еще только завершала свою учебу у Николая Иосифовича Холева, Варя Панина уже возглавила в «Яре» собственный хор, с которым и выступала теперь на открытых эстрадах Москвы.

О влиянии Вари Паниной на становление исполнительской манеры Анастасии Вяльцевой написано немало. Между тем правильнее говорить, конечно, об общей тенденции в развитии русской эстрадной культуры конца XIX века, немыслимой без цыганского пения. Более справедливыми представляются суждения о выработанном Вяльцевой под руководством ее наставника особом, псевдоцыганском стиле в исполнении романсов, о том, что ее эстрадный образ с самого начала строился на противопоставлении Варе Паниной.

Неспроста именно в Москве, в театре «Эрмитаж», и устроил Николай Иосифович Холев четыре года спустя после знакомства с Анастасией Вяльцевой «выпускной» концерт своей воспитанницы – специально, чтобы публика вынуждена была сравнивать новую звезду с уже признанной исполнительницей цыганских романсов.

Если Панина выходила на сцену в широких, очень просторных кофтах, то Вяльцева появилась в концертном платье из белого шелка с розовой отделкой и вышивкой серебром от знаменитого тогда кутюрье.

Публика была ошеломлена красотой певицы, а главное – голосом.

Своим пением Вяльцева создавала вокруг себя атмосферу таинственности, и вместе с тем то, о чем она пела, было так близко слушателям, словно это в их жизнях и происходило, и каждому в зале казалось, что певица поет только для него:

Победить Варю Панину казалось невозможно, но Анастасия Вяльцева – ее даже начали называть тогда «белой цыганкой» – была другой, и так ей удалось встать вровень с Паниной.

После концерта директор «Эрмитажа» Яков Васильевич Щукин предложил Вяльцевой 750 рублей жалованья в месяц, в конце сезона 1897 года он платил ей уже по 133 рубля за каждый выход, а через пару лет гонорары Анастасии Дмитриевны достигли заоблачных высот [21] Выражение «вяльцевские гонорары» стало тогда нарицательным среди артистов. .

Триумф воспитанницы самому Николаю Иосифовичу Холеву обошелся дорого: через год после устроенного в театре «Эрмитаж» концерта он, как говорилось в официальных сообщениях, умер на почве нервного переутомления.

В 1901 году состоялось первое концертное турне певицы по городам России. Анастасия Вяльцева выступила в гастрольных концертах в Баку, Воронеже, Киеве, Курске, Ростове, Рязани, Одессе, Харькове и Тифлисе, а если сложить все гастрольные маршруты Вяльцевой по России, то получится расстояние, соразмерное с путем до Луны, про которую она пела в своих романсах.

Путешествовала Вяльцева в своем собственном вагоне, заказанном в Бельгии. Здесь было все. И удобные апартаменты, и кухня, и ванная, и помещения для прислуги.

– Почему вы никогда не ездите за границу? – спрашивали у нее журналисты.

– За границу ездят искать славу. Я нашла ее в России… – отвечала певица.

И действительно, успех Анастасии Вяльцевой был невероятным.

Атмосфера, в которой проходили ее концерты, хорошо описана в «Театральных воспоминаниях» М. Вакарина:

«В Колонном зале, помимо люстр, над всем верхним карнизом расположен ряд свечей. Эти свечи вообще никогда не зажигались. Но в концерте Вяльцевой в момент ее появления на эстраде вдруг загорался весь ряд свечей вокруг всего зала, причем изрядное количество бриллиантов, украшавших грудь и голову певицы, начинало сразу играть. Поэтому ее выход на эстраду имел феерический эффект. И это освещение повторялось, сколько бы раз она ни выходила в течение вечера. Стоило ей сойти с эстрады, свечи гасли. Стоило ей появиться, свечи загорались вновь.

В конце концерта, когда начались бесконечные „бисы“, наступил неописуемый беспорядок. Молодежь, сидевшая на хорах и за колоннами, прорвалась вниз в проходы между кресел и столпилась у самой эстрады. Вот тут-то перед эстрадой и появились чины полиции и начались пререкания между блюстителями порядка и поклонниками таланта. Тогда мне стало понятно присутствие такого большого наряда полицейских. В первых рядах у эстрады сидели вся московская знать и именитое купечество, и вдруг перед их носом вырастала толпа студентов, курсисток, гимназистов и прочих незнатных людей, не слушающих никаких увещаний и распоряжений и в порыве восторга готовых все сломать на своем пути.

В самый разгар препирательств с полицией, когда какой-то чин уже начал повышать тон, зажигаются верхние огни, и на эстраде появляется сияющая и улыбающаяся Вяльцева. Она останавливается у края эстрады, смотрит некоторое время на волнующуюся толпу у своих ног и, когда шум несколько стихает, говорит громко, обращаясь к полицейским: „Оставьте их, какого вы хотите порядка, когда я пою!“