Кэролли Эриксон - Елизавета I

достоинству, она порвала их в клочья. Узнав, что этот невыносимый Дарили заколол Риччо, любимого секретаря жены, чуть ли не у нее на глазах, Елизавета заявила, что, будь она на месте королевы Марии, тут же прикончила бы его собственным кинжалом.

Если излюбленным ее ругательством было «К Богу душу в рай», то любимой угрозой, пусть и в метафорическом смысле, стала плаха. В 1569 году Елизавета отправила через испанского посла письмо королеве Шотландии, в котором рекомендовала ей «вести себя потише, иначе у нее будет полная возможность убедиться, что иные из самых близких ей людей стали на голову короче». Точно такие же угрозы адресовала она и своим советникам — в случае если откажутся повиноваться или будут вести себя неподобающим образом.

Но даже и гневаясь, и давая волю чувствам, Елизавета оставалась какой-то беззащитной: из-за природной физической слабости любая вспышка угрожала ее здоровью. Придворные, члены Совета, чиновники и страшились этих вспышек, и жалели королеву. В октябре 1569 года, узнав, что Норфолк, затеявший, как стало известно, против нее очередную интригу, отказался явиться во дворец и укрылся в своем поместье в Кеннингхолле, Елизавета, как пишет безымянный свидетель, «пришла в такую ярость, что упала в обморок, и все кинулись за уксусом и иными средствами». И это был далеко не единственный случай в таком же роде — истерики, частые обмороки да и вообще хрупкая конституция ёе величества составляли постоянный предмет беспокойства окружающих.

Единственное, что может быть хуже, чем незамужняя королева, — это незамужняя королева, слабая здоровьем. Елизавета страдала от болей в желудке, катара, головокружений, лихорадки — все это порою неделями удерживало ее в постели. Беспокоили ее и зубы, побаливала нога, иногда она ходила, прихрамывая. Да и по женской части, поговаривали окружающие, не все у нее ладно. Не зря же она так упорно отказывается вступать в брак, стало быть, наверняка детей иметь не может, что бы там ни говорили ее врачи. А что всего печальнее — Елизавета стала настолько тощей и изможденной, что всем, кто с ней постоянно сталкивался, оставалось лишь дивиться, как в такой хилой оболочке могут бушевать столь сильные чувства.

Она и никогда-то не отличалась цветущим видом: кожа на лице тонкая, как бумага, почти прозрачная, хотя красотой своей и напоминала слоновую кость. А с годами заострились скулы, резко выступили вперед ключицы, а тело сделалось — кожа да кости. Весной 1566 года ее осматривал один врач. Под многочисленными юбками ему открылась донельзя исхудавшая фигура; к тому же обнаружились признаки нового заболевания: камни в почках. Лечащие врачи,

явно страшившиеся ответственности за жизнь королевы, объявили, что, с их точки зрения, ее величество настолько слаба, что вряд ли ей уготована долгая жизнь.

У всех еще, а у самой Елизаветы в первую очередь, на памяти был 1562 год, когда выжила она каким-то чудом. Когда среди детей, живших неподалеку от Вестминстера, распространилась оспа, королева из страха подхватить заразу немедленно оставила дворец да и вообще избегала появляться в местах, где эпидемия распространялась чаще всего. В прошлый раз она заболела в Хэмптон-Корте, и, хотя, «не желая, чтобы он пришел в полный упадок», время от времени туда наведывалась, ее тревожило какое-то суеверное чувство, так что с тех пор Елизавета старалась сократить свое пребывание там до минимума.

Сколь бы решительно, прибегая к самым сильным выражениям, Елизавета ни отстаивала свои прерогативы на парламентской сессии 1566 года, нездоровье ее было очевидно, и парламентарии не могли этого не заметить. Это была всего лишь третья сессия за годы ее царствования. Главным итогом первой, собиравшейся семь лет назад, стало утверждение королевской власти над церковью и отказ от католицизма, возрожденного в годы правления Марии Тюдор. Вторая (1563) была в принципе посвящена налоговой политике, но у обеих палат хватило решимости поднять и вопрос о престолонаследии, что привело королеву в сильное раздражение.

И вот теперь по-прежнему нерешенный вопрос этот заставил парламентариев приложить всевозможные усилия, чтобы побудить свою государыню к каким-то шагам. Только возможности эти были невелики, ибо в середине XVI века парламент занимал совершенно подчиненное по отношению к монарху положение и права его были чрезвычайно ограниченны. Сами сессии собирались и распускались исключительно по воле королевы; принятые законы вступали в силу лишь после ее одобрения. На самом деле власть была сосредоточена в королевском Совете, ибо парламент собирался, как мы видим, крайне нерегулярно, да и когда собирался, заседания его проходили под бдительным присмотром советников, занимавших в зале самые почетные места.

Доныне Елизавете удавалось держать парламент в узде путем использования предоставленных ей законом и традицией властных полномочий. Она накладывала вето на законопроекты, она следила за тем, чтобы выборный спикер палаты общин в любых спорных вопросах занимал сторону короны, она даровала свободу слова парламентариям только на том условии, что они неизменно будут оставаться верными долгу, а долг состоял в почитании и уважении королевского звания. При малейших попытках нарушить это условие Елизавета призывала спикера и примерно его отчитывала, почти прямо давая понять, что может и вовсе лишить парламентариев этой самой свободы слова да и иные, посуровее, меры принять в случае неповиновения и изменнических высказываний.

Тем не менее, хотя оппозиции в парламенте королеве опасаться не приходилось, в решении финансовых вопросов, особенно если речь шла о непредвиденных расходах, она вынуждена была считаться с позицией членов обеих палат, и вот осенью 1566 года парламентарии, преисполненные отчаянной решимости разобраться наконец с вопросом о престолонаследии, замыслили пустить в ход все имеющиеся в их распоряжении финансовые рычаги давления на королеву.

Не далее как несколько месяцев назад все были напуганы очередным тяжелым заболеванием Елизаветы. Лихорадка, замечает один современник, трепала ее так сильно, что в великий страх пришла вся Англия, ожидая неизбежного конца. Елизавета снова выкарабкалась — но надолго ли? Чтобы не ввергнуть страну в хаос, она на случай повторения подобного должна назвать имя либо будущего своего супруга, либо наследника трона. Таково было общее мнение парламентариев, готовых, дабы побудить королеву сказать-таки свое твердое слово, даже к тому, чтобы пойти на понижение налогов.

Ситуация тогда особенно .обострилась, ибо к 1566 году все три основные претендентки на трон уже вступили в брак: Мария Стюарт вышла за Дарили, Екатерина Грей — за сына Эдуарда Сеймура, а Мария Грей, «эта коротышка, карлица и уродина», соединилась всего лишь год назад с начальником королевской гвардии Томасом Кейсом. Брак этот, по словам Сесила, несчастный, немыслимый и даже комический был, ко всему прочему, тайным.