Кэролли Эриксон - Елизавета I

Взбешенная Елизавета бросила свою кузину Марию в одну тюрьму, а здоровенного гвардейца в другую (Марии предстоит оставаться в заточении до тех пор, пока она не станет вдовой, а потом, уже на воле, впасть в нищету, хотя по закону, то есть согласно завещанию Генриха VIII, она по-прежнему будет считаться претенденткой на трон). Время не смягчило и далеко не родственных чувств, что испытывала Елизавета в отношении другой своей кузины. Екатерина, ее муж и двое маленьких детей пребывали в Тауэре, в темном и холодном помещении, обставленном несколькими колченогими стульями да кроватями с драными покрывалами, — вот и все, на что расщедрилась Елизавета. Когда Лондон настигла чума, семью (впрочем, о том, что они, хоть и в заточении, живут вместе, знали немногие) перевели в другое место, но и здесь условия жизни были далеко не на высоте. Екатерина потребовала, чтобы ей вернули обезьянок и щенков, а тюремщик жаловался, что они рвут в клочья одежду и гадят на пол.

Еще до официального открытия сессии парламентарии начали сеять смуту, распространяя по городу листовки, долженствующие возбудить народ против королевы и Сесила. В первый же день сессии достопочтенные члены парламента перессорились друг с другом, решая, какую же тактику лучше избрать. Дело дошло чуть ли не до драки. Елизавета велела своим советникам поговорить с ними, успокоить, заверить, что руководствуется она, как всегда, лучшими намерениями. Но утихомирить разъярившихся членов палаты общин было нелегко, более того, им и собратьев из палаты лордов удалось привлечь на свою сторону в решении животрепещущего вопроса о престолонаследии.

Узнав об этом, Елизавета пришла в ярость. Если от нее отвернулась палата лордов, то виноват в этом ее лидер, герцог Норфолк. Разговаривала с ним в эти дни королева сквозь зубы и в конце концов прямо назвала изменником. Пембрук пылко встал на его защиту. Нельзя, убеждал он Елизавету, так унижать его, ведь герцог, как, впрочем, и все остальные, озабочен лишь благом королевства, отсюда и все его советы, и если ее величество не склонна им следовать, все равно долг герцога высказать их.

В ответ Елизавета лишь отмахнулась — мол, так может говорить только неотесанный солдат. Она обратилась к Лестеру, который тоже оказался бессилен переломить настроение лордов.

«Выходит, все бросили меня, даже вы», — с упреком сказала она графу. Тот забормотал что-то в том роде, что готов умереть у ног ее величества. Все это пустые слова, вспылила Елизавета, в сравнении с делом, о котором идет речь, они вообще ничего не стоят, — она повернулась к Нортгемтону, который, на свое несчастье, оказался здесь же.

Ему Елизавета нанесла точно рассчитанный удар. К чему все эти речи о том, что королева никак не может вступить в брак, если его собственные семейные дела стали притчей во языцех? Он женат, но хочет жениться на другой, а это требует специального парламентского акта. Пусть собственными проблемами займется, а уж она, Елизавета, со своими как-нибудь сама справится.

Не дав посрамленным вельможам и рта раскрыть, Елизавета добавила, что обоих вместе со всеми другими ждет домашний арест, и с этой угрозой вышла из комнаты. Потом она, правда, немного успокоилась: в конце концов, по крайней мере эти трое — Пембрук, Лестер и Нортгемтон — близки ей, к тому же Елизавета хорошо понимала, что они оказались меж двух огней: и ее благоволение надо сохранить, и с палатой не испортить отношений. Тем не менее на некоторое время доступ им в личные апартаменты королевы был закрыт, а буря в парламенте продолжалась.

Елизавета призвала депутацию из обеих палат и обратилась к присутствующим с гневной речью, не оставляющей сомнений в том, как она относится к попыткам вмешаться в дела престолонаследия. Что она такого сделала, вопрошала королева, чтобы терпеть подобное покушение на ее права?

«Разве я не здесь родилась? — резко продолжала она. — Разве это не мое королевство? Разве я кого-нибудь обидела? Разве возвысила кого-то за счет другого? Разве не пекусь о народе? Разве заслужила подозрения в злом умысле?»

Не меньше других она думает о наследнике, но это сложный вопрос, решать его надо осторожно, ибо официальный акт может породить заговор. Елизавета разгорячилась, и речь ее сделалась несколько бессвязной и агрессивной. Как обычно, она начала похваляться своим мужеством и предусмотрительностью, и в ее голосе зазвучали ноты, приличествующие скорее «неотесанному солдату» Пембруку.

«Что до меня, то смерти я не боюсь. Смертны все, и пусть я всего лишь женщина, я готова взвали'гь на себя то же бремя, что нес мой отец. Я ваша королева волею Божьей! И силой меня не заставишь сделать ничто. Даже если меня в одном платье выбросят из страны, благодарение Господу, я наделена такими достоинствами, что где угодно проживу в христианском мире».

Это была чистая бравада, к тому же она уводила от сути дела. Поскольку ее величество не собирается вступать в брак, последовал ответ парламентариев, то пусть соблаговолит назвать своего преемника. Отказ же сделать это может свидетельствовать только о слабости ее — как повелительницы и как женщины.

Слабая женщина — это еще куда ни шло, но слабая повелительница! Этого допустить невозможно. Те, кого она презрительно называла «господами протестантами» из палаты общин, — «жеребчики, еще не знающие вкуса узды», — зашли слишком далеко. Да кто они такие? Всего лишь «неучи», школьники, вмешивающиеся не в свое дело. «Ничтожества», покушающиеся на свою повелительницу, которая, право же, никак не заслужила такого отношения. Что же до лордов, то их коллективная глупость всем хорошо известна. Короче, высокомерно бросила королева, престолонаследие — «слишком важное дело, чтобы доверять его всяким безмозглым».

В конце концов Елизавета взяла верх. С обычной твердостью и с обычной неопределенностью она заявила о своей готовности вступить в брак, и это решило дело. Впрочем, для этого ей пришлось все же согласиться на некоторое сокращение налогов — то было молчаливым признанием того факта, что просто запретить дебаты по поводу престолонаследия в палате общин она все же не в состоянии.

Парламентарии разъехались по домам; в который уже раз их переиграла эта стройная худощавая женщина — слабая женщина, чей властный голос, казалось, с рождения жил в этой тщедушной груди, а решимость явно питалась духовными силами. Удивительная, раздражающая, покоряющая женщина! От нее, от ее постоянных побед делалось не по себе, и не просто потому, что по-прежнему оставалось неясным будущее благополучие королевства. Елизавета была живым свидетельством того, что, по словам венецианского посла, управление государством — не женское дело.