Кэролли Эриксон - Елизавета I

Ворчестер, торжественно вещал мистер Белл, всегда служил английским властителям могучим оплотом против угрозы с запада, из Уэльса; ему благоволили отец Елизаветы, «славнопамятный» король Генрих VIII, и ее брат, «принц, с которым связывали величайшие надежды», Эдуард VI (не отважившись на хвалу, покойную королеву Марию мистер Белл назвал всего лишь «дражайшей сестрой Вашего Величества»),

Увы, процветавшее некогда ткацкое дело, составляющее единственный источник городских доходов, ныне пришло в совершенный упадок. Раньше, и людям еще хорошо памятны эти времена, тут вовсю крутились триста восемьдесят ткацких станков, обеспечивая работой и куском хлеба восемь тысяч ткачей с семьями, а теперь количество это сократилось вдвое. Преуспеянию, продолжал сетовать мистер Белл, пришел конец, «красота города поблекла, дома рассыпаются на глазах». Потеряли работу пять тысяч ткачей, их семьи голодают. «Единственное, что осталось, — оратор драматически обвел рукой поливаемый струями дождя город, — так это развалины да памятники старины, также разрушающиеся».

Во всем виноваты купцы-скупердяи, и еще уменьшение государственных заказов, и еще «морские разбойники», из-за которых сокращается экспорт и станки стоят без дела. Исправить положение может только ее величество — с нею связаны все наши надежды, на нее устремлены наши взоры. На этой торжественной ноте оратор умолк.

Визит Елизаветы в Ворчестер был недолог. Остановилась она в лучшем особняке города под названием «Дама в белом», где заняла небольшую и довольно невзрачную комнату, а сопровождающим так и вовсе пришлось устраиваться на тюфяках. Кое-как удалось обеспечить корм полутора тысячам лошадей из королевского каравана, да и то отцы города потом сетовали, что казна не заплатила им ни копейки.

Тем не менее, уезжая из города, королева сумела сгладить неприятное впечатление. Пришел ее черед произносить речь, и сказала она слова памятные.

«Господа, — начала она, — от души благодарю вас за все заботы и гостеприимство, оказанное моим сопровождающим, — они всем довольны. Прошу вас также от моего имени выразить признательность всем жителям города за труды и добрые пожелания». Собравшиеся встречали каждую фразу бурными излияниями любви и пожеланиями долгой жизни и благополучия своей монархине. «Вы так добры, — заключила Елизавета, — что благодаря вашим молитвам я и впрямь, наверное, проживу долго, может быть, слишком долго».

«Боже, храни королеву! Боже, храни королеву!» — эти возгласы долго еще сопровождали Елизавету, когда она, покидая город, махала на прощание затянутой в перчатку рукой и благодарила жителей за встречу. «Я полюбила их, как люблю и весь свой народ», — делилась она впоследствии с епископом Ворчестерским, и чувство ее было вознаграждено любовью взаимной, граничащей с обожанием. Комнатка в «Даме в белом», где она провела ночь, кубок, из которого пила, кувшин, которым пользовалась, — все это бережно хранилось столетиями и демонстрировалось гостям города как самое дорогое сокровище. А грушевое дерево, столь понравившееся королеве, украсили городскими штандартами.

Мудрый и достойный ответ Елизаветы на прием, оказанный ей в Ворчестере, продиктован был скорее политическим инстинктом, нежели искренними чувствами, ибо на самом деле прием этот должен был показаться ей на фоне всего предыдущего достаточно прохладным. То был август 1575 года, а в течение всего июля ее безудержно развлекали, чествовали, окружали всевозможной роскошью в одном из самых богатых поместий всего королевства — замке Кенилворт, принадлежавшем графу Лестеру.

Трехнедельное королевское пребывание тут оказалось таким пышным, что написанные в честь Елизаветы стихи, проза, мадригалы и сочинения иных жанров составили опубликованную в следующем году книгу иод названием «Королевские радости в Кенилворте». Все пришлось но нраву королеве, начиная с погоды — лето выдалось сухим и нежарким — и кончая оленьей охотой; силами местного населения в замке и вокруг давались бесконечные спектакли, музыкальные представления, словом, вся жизнь превратилась в сплошной праздник. Затратив несметные деньги, Лестер превратил

Кенилворт в мир фантазии, где его дама сердца и повелительница могла наслаждаться красотами сельской Англии.

Кенилворт — старинный замок. Традиция связывает его со временем царствования короля Артура, хотя на самом деле впервые возник он как норманнская крепость. Джон Гонт переделал ее под жилище, красиво декорировал, расширил, а Генрих V пристроил летний дом на берегу большого пруда, тянущегося вдоль всей западной границы замковых земель. Лестер, в свою очередь, возвел несколько крупных, с высокими окнами домов в том легком, ажурном стиле, что вошел в моду в 70-е годы. В целом поместье производило потрясающее впечатление. Роберт Лейнхэм, церемониймейстер при дворе Елизаветы, оспаривавший у Лестера положение ее фаворита, описывает замок графа в самых восторженных тонах: «Все комнаты здесь очень просторны, ярко освещены, потолки высокие, пропорции на редкость гармоничны; днем сюда всегда проникает естественный свет, вечером, колеблемое легким ветерком, горит пламя свечей и каминов», освещающее всю округу, как мощный маяк. И никогда свет этот не был так ярок, как в вечер прибытия королевы.

Она приблизилась под оглушительный ружейный салют и вспышки огромного фейерверка. Разом осветились во мгле тяжелые башни и старинные зубчатые стены, сверху зазвучали королевские фанфары. Звуки, казалось, исходили от каких-то гигантов, значительно превосходящих статью обыкновенных людей своего времени, а к губам они прижимали мундштуки неимоверно длинных труб. Наряжены они были под герольдов Артуровых времен, а призрачные фигуры казались при затухающем свете дня то ли гротескными, то ли, напротив, совершенно реальными. Приветствовали королеву и иные фантастические фигуры, например Хозяйка озера, медленно скользящая на движущемся острове, а также Сивилла в одеянии из тончайшего белого шелка, предсказавшая королеве благополучие, здоровье и счастье.

Все последующие дни неизменно начинались с трубного звука охотничьего рога и лая собак — Елизавета отправлялась на оленью охоту. Охотницей она была страстной и умелой, находя необыкновенное удовольствие в преследовании самца до того самого момента, когда он, обессиленный, не «рухнет на землю» или не кинется в отчаянии в воду. В эти три недели она положила много «отличных рогатых», но по крайней мере одного пощадила, приказав с истинно королевским великодушием всего лишь отрезать ему уши в «качестве выкупа» и отпустить на волю.

Во дворе свирепые мастиффы травили чертову дюжину медведей — Елизавета наблюдала за этим спектаклем из безопасного места. Специально натасканные псы сбивались в кучу и кидались на привязанных к столбам медведей. Те, в свою очередь, внимательно следили за ними, поджидая малейшей оплошности, и при первой же возможности начинали орудовать тяжелыми когтистыми лапами и мощными челюстями — кровь, по свидетельству наблюдателей, текла рекой, шерсть летела клочьями. Людям елизаветинской эпохи нравились такие стычки, они жадно наблюдали за тем, как медведи с мощным рыком стараются сбросить с себя цепких мастиффов, разрывающих им бока и кидающихся на горло. Елизавету да и всех остальных ужасно забавляло, как медведи яростно трясут залитыми кровью мордами.