Андрей Ланьков - К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР

КНДР часто описывают как коммунистическое государство. Однако это не совсем правильный подход – отчасти потому, что частный сектор играет огромную роль в экономике страны, а отчасти и потому, что КНДР уже давно официально не считает себя государством, основанным на принципах марксизма-ленинизма, хоть при этом постоянно подчеркивает свою верность социализму. Например, на прошедшем в мае 2016 года съезде Трудовой партии Кореи (ТПК) ее идеологическая задача была определена так: «С высоко поднятым знаменем кимирсенизма-кимчениризма до конца свершить дело социализма, революционное дело Чучхе».

Конечно, когда в 1948 году была формально провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика, никакой неопределенности по поводу ее идеологической ориентации не существовало и ни о каком кимирсенизме речи не шло. ТПК в своей программе прямо указывала, что исповедует марксизм-ленинизм. Более того, даже само официальное название страны не оставляло сомнений в ее идеологической ориентации. В те времена вновь возникшие социалистические страны именовали себя «странами народной демократии». Это название тогда подразумевало, что данная страна осуществляет переход к социализму советского образца, но при этом социализм в ней еще только устанавливается, так что по своему уровню развития она уступает Советскому Союзу. Называя себя «страной народной демократии», то или иное государство идеологически обосновывало свою готовность следовать в фарватере СССР, не ставя при этом под сомнение лидерство Москвы.

Однако Ким Ир Сен, полевой командир корейских партизан в Манчжурии, ставший в 1942 году офицером Красной армии, с самого начала своего правления не был доволен таким положением вещей. И сам он, и его окружение были не только (а возможно – и не столько) коммунистами, сколько националистами. В юности эти люди уходили в партизаны, рисковали жизнью и шли на немалые жертвы в первую очередь не ради абстрактных идеалов всеобщей справедливости и «земшарной республики Советов», а во имя мечты о новой Корее – сильном, процветающем и свободном от любого иностранного диктата государстве. Ким Ир Сену, как и миллионам молодых корейских, китайских и вьетнамских националистов в 1930-е годы, казалось, что построить такое государство будет проще по коммунистическим рецептам. Однако их мотивация оставалась во многом националистической, им нужно было не абстрактное «счастье для всех, и немедленно», а куда более конкретное счастье – для своей страны и ее народа.

Именно эта мотивация и делала столь непростыми отношения между Ким Ир Сеном и Советским Союзом. Многие коммунисты в правящих партиях Восточной Европы были поначалу искренне готовы жертвовать национальными интересами своих стран, уступая Москве и считая, что это необходимо ради достижения главной цели – мировой революции. Ким Ир Сен (как, впрочем, и большинство его соратников) относился к СССР куда более прагматично и вел свою игру, стараясь, однако, это не афишировать. Поэтому он с самого начала своего правления стал осторожно ограничивать советское влияние в высшем руководстве КНДР. Начало десталинизации в СССР поставило его власть под угрозу, но в то же время создало и возможности для выхода из-под советского контроля. С одной стороны, в августе 1956 года Ким Ир Сен чуть не потерял власть в результате заговора высших чиновников, которые настаивали на том, что КНДР должна последовать примеру СССР и начать борьбу с культом личности. С другой стороны, конфликт СССР и Китая дал Пхеньяну возможность на протяжении десятилетий маневрировать между двумя гигантами, получая помощь от обеих великих держав и не давая ничего взамен.

На первых порах, пока Пхеньян склонялся к союзу с Китаем, руководство ТПК позиционировало себя как защитника чистоты «истинного» марксизма-ленинизма от «ревизионистских искажений», которые были внесены в него новым руководством КПСС. После того как в 1965 году отношения с Китаем ухудшились, речь стала идти не только об угрозе, исходящей от советского «ревизионизма», но и об угрозе китайского «догматизма». Однако в долгосрочной перспективе политика лавирования между Москвой и Пекином требовала более серьезного идеологического основания, и оно было сформировано «идеями Чучхе».

Впервые термин «чучхе» был использован в речи, произнесенной Ким Ир Сеном в декабре 1955 года, на самом раннем этапе кампании по искоренению советского влияния. В своем выступлении он говорил, что необходимо подчеркивать национальные традиции, вывешивать картины корейских, а не советских художников, изучать корейских поэтов, а не Пушкина и Маяковского, – и описал все это выражением «установление Чучхе». Кстати сказать, сотрудники советского посольства, внимательно следившие за ситуацией, сообщили, что термин в широкий оборот решил пустить не сам Ким Ир Сен, а его советник по идеологии Ким Чхан-ман, который, как было тогда сказано по этому поводу в посольском отчете, «очень этим гордится». Впрочем, изобретатель официальной идеологии кончил плохо: в середине 1960-х он бесследно исчез с политической арены, а его имя было запрещено к упоминанию.

Термин «чучхе» был превращен в идеологию – точнее, в некое ее подобие – в середине 1960-х годов. Участвовать в советско-китайском конфликте Ким Ир Сен не собирался, и в этой ситуации ему было необходимо обзавестись идеологией, которая могла бы обосновать его претензии на нейтралитет – причем нейтралитет с оттенком, так сказать, собственного теоретического превосходства. Поэтому в середине 1960-х северокорейские идеологи попытались превратить Чучхе в относительно проработанную идеологию. Объективно говоря, особой проработанности не получилось. По большому счету все «идеи Чучхе» сводятся лишь к нескольким предложениям, которые беспрерывно и в разных комбинациях повторяются в северокорейских идеологических текстах. Большая часть из них – это просто банальности: «человек – мера всех вещей», «народные массы являются хозяевами истории» и т. п. Впрочем, никакой глубины от «идей Чучхе» изначально и не требовалось – было важно само их провозглашение (как сигнал идеологической независимости КНДР).

В начале 1970-х северокорейское руководство, в котором к тому времени большую роль играл Ким Чен Ир, старший сын и наследник Ким Ир Сена, предприняло попытку порвать с марксистско-ленинским идеологическим наследием. На первых порах «идеи Чучхе» подавались как местный вариант марксизма, или, если цитировать Конституцию КНДР 1972 года, «творческое приложение марксизма-ленинизма к корейской действительности». Но в начале 1970-х северокорейские идеологи, включая и самого Ким Чен Ира, уже заявляли, что «идеи Чучхе» – не просто вариант марксизма, а новая и универсальная прогрессивная теория. Тогда некоторое время в Северной Корее официально полагалось считать, что марксизм – это прогрессивное учение времен раннего капитализма, ленинизм – учение времен империализма, а кимирсенизм, в целом синонимичный идеям Чучхе, – это вершина мировой прогрессивной мысли, учение времен национально-освободительных революций. Ким Чен Ир тогда подчеркивал, что между кимирсенизмом и марксизмом существует принципиальная разница. Впрочем, эта линия не получила своего развития и в конце 1970-х была свернута, так что в более поздние периоды отношения между «идеями Чучхе» и марксизмом-ленинизмом остались не совсем проясненными. Скорее всего, подобный откат был связан с тем, что радикальные заявления могли негативно повлиять на отношения Пхеньяна с другими социалистическими странами, которые в то время все (по крайней мере, на словах) являлись марксистско-ленинскими идеократиями.