Арсений Зайцов - 1918: Очерки истории русской Гражданской войны

Какова была растерянность наших союзников, вызванная Брестом, указывает в связи с этим предложением помощи Троцкому в феврале предложение ими такой же помощи в декабре украинскому правительству, а в середине января – Добровольческой армии [75].

Срок германского ультиматума, однако, сильно нервировал большевиков, и под угрозой своей отставки Ленин на заседании ЦК Коммунистической партии 23 февраля все-таки провел семью голосами против восьми (четыре из коих, в том числе Троцкий и Дзержинский, воздержались) безусловное подчинение германскому ультиматуму. С Лениным голосовал и Сталин…

Положение на русском фронте наконец начинало развязывать немцам руки для решительного наступления во Франции.

Оставалось лишь покончить с Румынией, с которой одновременно с этим Центральными державами были начаты также мирные переговоры. Безвыходное положение Румынии, однако, усугублялось одновременным наступлением на нее и армии Муравьева, 18 февраля приехавшего в Одессу.

Муравьев решил нанести удар Румынии по направлениям трех железнодорожных магистралей, связывающих Бессарабию с Россией: от Могилева-Подольского, Рыбницы и Тирасполя. У Рыбницы при этом большевиками был даже одержан некоторый успех с захватом румынских орудий. Все это заставило румын вступить в переговоры с большевиками. Однако германское наступление больно ударило и по большевикам, и 24 февраля советская власть в Одессе послала румынам вместо ультиматума (как это было 16 февраля, т. е. до начала наступления немцев) гораздо более умеренную ноту. Сущность ее заключалась в требовании лишь эвакуации Бессарабии, и в первую очередь угрожавших Одессе Бендер, путем сокращения оккупационной армии в двухмесячный срок до 10 тыс. и возложения на этот отряд лишь охраны складов и постепенной замены румынских войск русскими. Кроме того, нота предусматривала и некоторое как бы соглашение с румынами на случай возможного их отступления на русскую территорию (в этом случае им предоставлялись убежище и продовольствие), и даже «в случае военных действий против Центральных держав и их союзников устанавливался непосредственный контакт между высшими войсковыми командованиями русской советской и румынской армий» [76].

Брест и германское наступление приводили Румынию и большевиков (несомненно, под давлением союзников) почти что к военному союзу… Однако это прекрасно учли и Центральные державы и, обещав Румынии Бессарабию, разрешили ей ее оккупацию. Генерал Людендорф определенно пишет: «Верховное командование ничего не имело против присоединения Бессарабии к Румынии» [77], и Румынии была разрешена ее оккупация.

28 февраля, т. е. лишь через десять дней, к немцам наконец присоединились и австрийцы. Одновременно с продвижением в прибалтийские провинции и Белоруссию немцы перешли в наступление и против Украины и через 10 дней уже вступили в ее столицу Киев, приведя с собой и изгнанное из Киева Муравьевым украинское правительство Центральной рады.

В эти смутные дни Добровольческая армия, покинув вечером 21 февраля Ростов, расположилась в Задонье в ст. Ольгинской. Здесь возник вопрос о дальнейшей цели действий Добровольческой армии, и сразу обрисовались два противоположных течения: одно возглавлялось генералами Корниловым и Лукомским, другое – генералами Алексеевым и Деникиным.

Генерал Корнилов был склонен двигаться в Сальские степи, в район зимовников, а генерал Алексеев настаивал на движении на Кубань. Генерал Деникин приводит текст письма генерала Алексеева генералу Корнилову от 25 февраля, излагающего его точку зрения: «…Я понял, – пишет генерал Алексеев, – что принят план ухода отряда в зимовники к северу-западу от ст. Великокняжеской. Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже при надобности и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасение доверивших нам свою судьбу людей. В зимовниках отряд будет очень скоро сжат с одной стороны распутившейся р. Доном, с другой – железной дорогой Царицин – Торговая – Тихорецкая – Батайск, причем все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнение людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степях поставит нас в сторону от общего хода событий в России» [78].

Поэтому на военном совете, собравшемся в тот же день по настоянию генерала Алексеева, было решено идти на Кубань.

Однако на следующий день, 26 февраля, в Ольгин скую прибыл со своим отрядом донской походный атаман генерал П. Х. Попов, который доложил, «что он с небольшим отрядом в общем около двух тысяч коней при двух конных батареях оставил Новочеркасск около часу дня 25 февраля, что большевики при выходе его из города уже в него входили…» Затем на предложение генерала Корнилова присоединиться с отрядом к Добровольческой армии генерал Попов просил первоначально выяснить дальнейшие намерения генерала Корнилова и направление движения Добровольческой армии, на что он, со своей стороны должен определенно заявить, что Донской отряд не может покинуть территорию Дона и что он считает, что отряду лучше всего, прикрываясь с севера Доном, который скоро станет труднопроходимым, переждать события в районе зимовников (поселки и хутора, к которым на зиму сгоняли табуны лошадей и скота), где много хлеба, фуража, лошадей, скота и повозок для обоза (курсив наш. – А. З. ). Из этого района он мог бы развивать действия в любом направлении. Генерал Корнилов сказал, что он по соглашению с генералом Алексеевым предполагал двинуться по направлению к Екатеринодару, где имеются добровольческие формирования, и движением на Екатеринодар есть надежда заставить кубанское казачество подняться против большевиков, но что вследствие заявления генерала Попова он предлагает еще раз обсудить этот вопрос [79].

Генерал Алексеев вновь высказался за Екатеринодар, причем он свое мнение заключил словами: «В случае если сейчас полного успеха мы не добьемся, то Добровольческая армия во всяком случае будет в силах дойти до Кавказских гор, и там, если обстановка потребует, можно будет ее распустить» [80].

Генерал Лукомский попросил слова и сказал, что он должен «обратить внимание только на то, что уже теперь при нашей армии или, правильнее сказать, при нашем небольшом отряде более двухсот раненых и чрезмерно большой обоз с боевыми припасами и ружьями, которых бросить нельзя… Что при наступлении на Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить через железную дорогу; в первый раз в районе ст. Кагальницкой, второй раз где-нибудь около ст. Сосыка. Что большевики, будучи отлично осведомлены о нашем движении, и тут и там преградят нам путь и подведут к месту боя бронепоезда… Наконец, что мы совершенно не осведомлены о том, что происходит на Кубани, возможно, что наш расчет на восстание кубанских казаков ошибочен и нас там встретят как врагов. Я высказал сомнение вследствие причин, мною изложенных, в правильности решения идти теперь прямо на Екатеринодар. Я высказал, что лучше всего поступить так, как предлагает походный атаман Донского Войска, т. е. пока перейти в район зимовников и в этом районе, прикрываясь с севера Доном и находясь в удалении от железных дорог, переформировать нашу армию, исправить и пополнить обоз, переменить конский состав и несколько отдохнуть. Я сказал, что большевики месяца два нам не будут страшны: они не посмеют оторваться от железной дороги. Если же рискнут на какую-нибудь против нас операцию, то будут разбиты. Месяца через два с новыми силами мы, в зависимости от обстановки, которая к тому времени выяснится, примем то или иное решение» [81].