Арсений Зайцов - 1918: Очерки истории русской Гражданской войны

С этими настроениями был вынужден считаться и донской атамана, и для похода на Россию он поэтому-то и готовил «постоянную» армию. «Атаман знал, – пишет Краснов, – что все казаки на Москву ни за что не пойдут , а эти 30 тыс. (постоянная армия), а за ними столько же охотников наверное пойдут » (курсив генерала Краснова) [280]. Отсюда же родилась и идея будущей Южной армии, которая должна была сменить казаков за пределами Донской земли. «Какая-то, – пишет Краснов, – все равно какая, но армия, составленная из русских людей на северной границе Донского Войска, была необходимо нужна атаману ввиду крайнего утомления донских казаков, решительного отказа их бороться и спасать Россию в полном одиночестве » (курсив генерала Краснова) [281].

Эта «русская» армия зародилась одновременно в трех группировках, из которых две – собственно Южная армия и армия Астраханская начали формироваться в конце июля и в первой половине августа [282] немцами . Было ли это случайным совпадением или начало германского поражения (вторая половина июля – август 1918 г.) изменило политику немцев, но до этого на такие формирования они не шли. И Астраханская армия, формируемая калмыцким князем Тундутовым для действий в Задонье, и Южная армия, вначале под командованием генерала Семенова, направленная в Богучанский уезд Воронежской губернии (на левом фланге Донского фронта), летом 1918 г. только еще начали развертываться, и боевой их состав в это время не превышал нескольких тысяч бойцов.

Третьей группировкой была создававшаяся самим донским атаманом Русская народная армия, преимущественно из крестьян, ушедших от большевиков из Саратовской губернии, возглавлявшаяся 32-летним офицером Генерального штаба подполковником Манакиным.

Первоначально группировки эти не были объединены и подчинялись генералу Краснову лишь оперативно. Генерал Деникин приводит, однако, справку о том, что и Семенов, и Манакин уже 19 августа приказами донского атамана были назначены военными губернаторами соответственно Воронежской и Саратовской губерний [283], что подчеркивает идею генерала Краснова уже в августе передать Воронежский и Саратовский фронты этим вновь формируемым «русским» армиям.

Все же генералу Краснову удалось добиться от круга, собравшегося 28 августа, постановления (от 1 сентября) о том, что «для наилучшего обеспечения наших границ Донская армия должна выдвинуться за пределы области, заняв города Царицын, Камышин, Балашов, Новохоперск и Калач в районе Саратовской и Воронежской губерний [284]. Что же собою представляли эти пункты? Это были узловые или конечные станции на подводивших к Дону железных дорогах, в удалении от границ области в среднем в 30 км [285]. Задачи, ставившиеся Донской армии вне донских «граней», были, как видно, более чем скромные…

Первая половина июля впервые с октябрьского переворота поставила советскую власть лицом к лицу и с «внутренним врагом». Расхождения по поводу советской политики в Бресте, приведшие после подписания мира к выходу левых эсеров из состава правительства, готовили советской власти большие сюрпризы.

Уже 20 июня в Петрограде был убит эсерами видный советский комиссар Володарский.

Заседавший же в начале июля одновременно с 5-м съездом Советов, Всероссийский съезд партии левых эсеров постановил «разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор» [286].

Исполнение воли съезда было поручено ЦК партии. Последний же решил выполнить волю съезда путем убийства германского посла в Москве графа Мирбаха, поставив советскую власть перед фактом разрыва Брестского мира. В заседании ЦК 4 июля это убийство было поручено вызвавшимся на это Блюмкину и Андрееву. Оба служили в Чека, первый на должности начальника отделения по борьбе со шпионажем, а второй – фотографом того же отделения. Было решено использовать аппарат Чека для подделки документов и для проникновения в германское посольство под предлогом дела племянника посла графа Р. Мирбаха, обвинявшегося Чека в шпионаже.

Подделав документы в самой же Чека, Блюмкин и Андреев проникли к графу Мирбаху и, попросив свидания по личному делу, касающемуся его племянника, в 3 часа дня 6 июля убили германского посла.

Убийство Мирбаха было сигналом для начала общего восстания левых эсеров в Москве. Эсеровские главари (Александров, Карелин, Камков-Кац и М. Спиридонова) стояли во главе восстания. Отряд чекиста Попова арестовал главу Чека Дзержинского, выехавшего для разбора убийства Мирбаха. Вслед за ним вооруженными матросами были арестованы и сподвижники Дзержинского по Чека – Лацис и председатель Московского Совдепа Смидович.

Восставшие захватили и почтамт и арестовали наркома Подбельского, но захватить электрическую станцию им не удалось. Однако дальше дело не пошло. Отряд Попова засел в Трехсвятительском переулке и под утро 7 июля, т. е. на следующий день, был атакован начальником латышской дивизии Вацетисом с отрядом в 800–2000 пехоты при 4–8 орудиях, 60 пулеметах и нескольких бомбометах [287].

Пододвинув пушки, Вацетис [288]с 200 шагов стал бить по штабу левых эсеров, и к вечеру 7 июля все было ликвидировано.

Все в этом восстании как-то несерьезно, и в то же время оно показывает, насколько шаткой в июле 1918 г. была власть Советов даже в ее цитадели Москве и среди ее собственной политической полиции в лице ВЧК…

Мятеж был подавлен выступлением батальона латышей с батареей в течение первых же суток. И это при условии захвата восставшими всего полицейского аппарата Советов и всех средств связи… Помимо неудачной техники самого восстания, разработанного безграмотными в этом деле партийными работниками, мятеж левых эсеров не имел никаких корней и в стране. Недовольство страны, и в частности крестьянства, монопольными выразителями воли которого всегда себя считали эсеры всех мастей и оттенков, было совершенно ошибочно ими истолковано как недовольство Брестом.

Увы… Брест, как это цинично говорил Ленин, в это время, бесспорно, отвечал чаяниям широких масс приступившего к дележу земли крестьянства. Страна была недовольна властью, крестьянство – начинавшимися хлебными поборами, но от этого до восстания под флагом протеста против Бреста было очень далеко.

Одновременно с Москвой совершенно ничтожное по размерам восстание было организовано левыми эсерами и в Петрограде (в Пажеском корпусе), без труда подавленное в тот же день (7 июля).

Московское восстание все же имело некоторый резонанс. Действительно, главнокомандующий Восточным фронтом Муравьев хотя и призывал 9 июля в своем приказе войска «к исполнению своего революционного долга», но в то же время сам бежал из Казани в Симбирск, где объявил о своем объявлении войны Германии при сохранении советской власти (!), потребовал поддержки местного Совета и «приказал войскам своего фронта перестроиться фронтом на запад и двигаться на Москву. Поддержки себе Муравьев ни в ком не нашел и вынужден был застрелиться» [289].