Арсений Зайцов - 1918: Очерки истории русской Гражданской войны

Взаимоотношения новой всероссийской власти с рядом существовавших до него на востоке правительств были также не вполне определены. Резолюция по этому поводу гласила: «1. Всероссийское правительство является до созыва Учредительного Собрания единственным носителем верховной суверенной власти. 2. Все функции областных правительств должны быть переданы центральному правительству, как только оно потребует. 3. Мудрости правительства предоставляется во всем остальном установить границы взаимной компетенции» [330].

Между тем Сибирь, будучи единственной реальной силой на востоке в 1918 г., очень неохотно шла на полное подчинение Директории. Государственное совещание в Уфе, конечно, ни в какой степени не могло почитаться выразителем мнения всей России. Единственными нефиктивными представителями на этом совещании были сибиряки и казаки, и ясно, что они очень неохотно шли на подчинение полусоциалистической, избранной на партийном съезде власти, к тому же претендовавшей на всероссийское значение.

Однако и в Сибири далеко не все шло так гладко, как этого бы хотело сибирское правительство. Дальневосточные правительства Хорвата, Дербера и Семенова, в сущности, совсем не признавали омского правительства, и Вологодский в сентябре выехал на Дальний Восток для переговоров с ними [331]. Конечно, помимо желания заставить их признать главенство Омска сибирское правительство стремилось и непосредственно завязать с союзниками, высаживавшимися во Владивостоке. Это последнее желание, однако, потерпело полное фиаско.

Совсем не благополучно было и в самой Сибири. Еще на втором совещании в Челябинске в августе произнесенная командующим Сибирской армией генералом Гришиным на банкете речь послужила поводом для его удаления и к замене его генералом Ивановым (более известным под псевдонимом Иванов-Ринов). По словам управлявшего делами Сибирского правительства Гинса, увольнение Гришина было политической интригой, но вместе с тем тот же Гинс характеризует Гришина как «маленького, честолюбивого и самоуверенного человечка, не умевшего вести большой игры и доверявшего случайным людям» [332]. Занявший его место Иванов 6 сентября покончил с остатками демократических бирюлек Гришина и восстановил в армии погоны, чинопочитание и военную иерархию. Конечно, эта эволюция была совершенно естественной, и Гришин, игравший и направо и налево, давно уже переиграл, что и привело к его удалению.

Такая же глухая борьба шла и между сибирским правительством и областной Сибирской думой. Думу зачем-то созвали в Томск 15 августа, с тем чтобы распустить ее 20-го.

Затем постепенно стало распадаться и само сибирское правительство, и на смену его с 24 августа выдвинулся деловой кабинет под названием Административного совета, которому с 7 сентября «на время отсутствия большинства членов Совета министров» передавалась вся полнота власти, что ввиду отсутствия в Омске большинства членов сибирского Совета министров фактически передавало власть в руки Административного совета.

Насколько неблагополучно складывались все эти сложные взаимоотношения, показывают те инциденты, которые разыгрывались в Омске во время государственного совещания в Уфе и поездки Вологодского на Дальний Восток.

За два дня до избрания Директории начальник гарнизона полковник Волков арестовал прибывших в Омск двух членов сибирского правительства и одного члена Сибирской областной думы, которого сибирские министры хотели кооптировать в состав правительства. Министров под арестом заставили подписать прошение об отставке, а арестованный член Сибирской думы Новоселов «был убит при попытке бежать». Это был, так сказать, переворот справа, так как арест двух сибирских министров обеспечивал суверенитет, переданный ему на время отсутствия кворума Совета министров, Административного совета. Последний действовал во всем этом несколько странно. Полковника Волкова он постановил устранить от должности, отставку арестованных министров принял, а их самих освободил. После этого, однако, сейчас же произошел переворот слева – чехи, в свою очередь, арестовали товарища министра внутренних дел (члена Административного совета) Грацианова и полковника Волкова [333]. Но к этому времени уже была избрана Директория, и она постановила вернуть отставку арестованных сибирских министров, а для расследования всего дела послать в Омск эсера Аргунова.

Вся эта неразбериха еще осложнялась трениями в переговорах Вологодского с дальневосточными правительствами.

На фоне всех этих политических ссор фронт продолжал разваливаться, и вопрос об объединении командования, конечно, далеко превосходил по своему значению и уфимское совещание, и омские «инциденты».

На следующий же день после избрания Директории на генерала Болдырева было возложено «верховное главнокомандование всеми Российскими вооруженными силами» [334], а его заместителем был избран генерал Алексеев. Хотя это и можно, пожалуй, объяснить отсутствием генерала Алексеева в Уфе, но все же, сравнивая фигуры генералов Алексеева и Болдырева, такая редакция невольно вызывает улыбку. Не проще ли было сделать Болдырева заместителем? Во всяком случае подобная постановка вопроса, конечно, была неприемлемой для южных армий.

Кто же был этот новый российский Верховный главнокомандующий?

Генералу Болдыреву в день его избрания было лишь 43 года. Перед войной он был полковником Генерального штаба, в мае месяце 1914 г. защитившим профессорскую диссертацию в Военной академии. На войне он был начальником штаба дивизии, командиром полка и с осени 1916 г. – генерал-квартирмейстером штаба Северного фронта. После революции, за шесть месяцев, он, перескочив несколько ступеней, стал командующим 5-й армией. В общем, генерал Болдырев был типичным рядовым офицером Генерального штаба, каких в армии были десятки. Правда, что у него были «революционные» заслуги в виде его крестьянского происхождения и резко выявленного им за 1917 г. «демократизма» [335].

Впечатления нового Верховного главнокомандующего были очень пессимистическими. Народная армия, по его словам [336], обратились «в тонкую паутину, которая начала легко рваться под напором красных. Надо было быстро привести в готовность только что мобилизованные силы Сибири и бросить их за Урал… В этот начальный организованный период, конечно, нечего было и думать о широких стратегических заданиях. Важно было только наметить предельный рубеж, на котором можно было бы задержать красных и выиграть столь необходимое время для переформирования, перегруппировки и – что самое важное – для подхода резервов из Сибири. Не исключалась возможность отхода до перевалов через Уральский хребет [337]. Это, конечно, ставило в очень тяжелое положение Уральское казачье войско и значительно затруднило бы связь с южной Добровольческой армией».